Сошествие в Аид - Хейзел Райли
— Смотри на меня, — шепчу.
Хайдес повинуется. И как только он поднимает веки, я начинаю двигаться — медленно, глубоко, впуская его до самого конца. Он то и дело тянется к поцелую, но вынужден прерываться, чтобы громко застонать; его стоны и шёпот волн сливаются в невероятную мелодию. Я не перехватываю их поцелуями — хочу слышать всё удовольствие, которое дарю. Оно иное, чем несколько часов назад в комнате. Потому что мы не перестаём смотреть друг другу в глаза. Мы не говорим. Мы дышим и встречаем движения друг друга, идём навстречу к оргазму.
Хайдес стягивает с меня худи — я остаюсь совсем голая. Но когда наши животы соприкасаются, я больше не чувствую себя обнажённой. Моя кожа трётся о его, и я вынуждена прикусить ему плечо, чтобы не закричать. Песок под коленями болезненно колет, по мере того как движения становятся быстрее и ровнее.
Хайдес полностью отдаёт мне рычаги. Подстраивается под мой темп. Но касается — всегда. Его ладони нигде не задерживаются надолго: он гладит меня, как святыню. Прикасается с уважением — я это чувствую, не схожу с ума. Даже когда его ладони накрывают мою грудь и пальцы скользят по соскам, это почтительно. Круговые движения сводят меня окончательно. Я пытаюсь спрятать лицо в его шее, но он не даёт. Тогда запрокидываю голову и стону в голос. Вписываюсь в его стоны и шум моря. Мы — одна мелодия, полнее и прекрасней прежней.
Мы кончаем вместе. В один и тот же миг. И застываем, глядя друг на друга, без дыхания. В его взгляде туман эмоций, которым я не нахожу названия. Моё сердце гремит в груди, как часы, отсчитывающие каждую секунду счастья.
Я счастлива. Сокрушена этим невероятным мужчиной, который смотрит на меня как на богиню. Который поклоняется мне, как своей религии. Который читает каждую мою эмоцию, словно священный текст. Который поёт моё имя небу, среди стонов, будто учит этому ангелов.
Хайдес откидывает мне прядь с лица и улыбается:
— Ну что, твой знаменитый порно-сон был вот таким?
Я толкаю его, валю на спину в песок. Накидываю худи, и только когда я одета, он тянет меня к себе. Уткнувшись ему в грудь, я смещаюсь и целую его шрам. Он запускает руку мне в волосы и гладит.
Рассвет почти исчерпался. Небо светлеет до утренней лазури, солнце робко выходит, готовое согреть ещё один греческий день. Я бы осталась и снова занялась любовью с Хайдесом. Ещё раз — и услышать, как он говорит…
— Господи, могли бы предупредить, что и вы тут, — доносится голос.
— Чёрт, только его не хватало, — бурчит Хайдес.
Я поднимаю взгляд к линии горизонта. К нам идёт Гермес. Рядом — Афродита, но держится на пару метров дальше. Причина ясна сразу: Гермес голый. Я тут же отворачиваюсь к морю.
— Он голый, да? — вздыхает Хайдес.
— Ага. Совсем. И я не должна удивляться — видела его уже как мама родила. Но каждый раз как впервые.
Гермес пробегает мимо нас, как ракета, и с головой уходит в воду, с громким всплеском. Вскоре выныривает, отплёвываясь во все стороны.
Он уже открывает рот, чтобы что-то мне сказать, но склоняет голову набок, щурится и указывает на нас с Хайдесом:
— Вы двое только что кончили на этом пляже, да?
Глава 31
Гармония числа шесть
Чтобы снискать благоволение подданных, Минос взмолился к Посейдону: пусть бог моря пошлёт ему быка в знак своей милости. Он пообещал принести животное в жертву. Посейдон даровал Миносу чудесного белого быка. Но царь оказался столь очарован его красотой, что не решился принести его в жертву и оставил себе. Посейдон разгневался и в отместку внушил жене Миноса Пасифае безумную страсть к быку. От плотской связи Пасифаи с быком родился Минотавр — чудовище, наполовину человек, наполовину бык, свирепый и пожирающий людей. Тогда Минос велел Дедалу построить лабиринт, чтобы укрыть там Минотавра, а затем заточил и самого архитектора с сыном Икаром, дабы никто не узнал тайны. Для кормёжки чудовища Минос постановил: покорённые Афины ежегодно отправляют на Крит семь девушек и семь юношей.
Хайдес
Проклятая Хейвен Коэн.
Эта девчонка. Эта, чёртова, девчонка.
Не могу выбить её лицо из головы. Стою, упершись ладонями в мраморный кухонный остров. Должен бы готовить завтрак, а думаю только об одном: мне плевать на всё остальное. Хочу вернуться в её комнату и утонуть в ней.
Всегда казалось, что фраза «Я не верил в Бога, но, когда встретил её — поверил» используется чересчур часто. Неправда. Я никогда не верил в Бога, но, когда встретил Хейвен, я встретил Его.
Делаю глубокий вдох, пытаюсь успокоиться. Стоит закрыть глаза — и будто чувствую её рядом. Её губы у моего шрама, её пальцы, впивающиеся в мою спину, её распахнутые бёдра и взгляд, умоляющий войти. Слышу её стоны, как моё имя срывается с её языка и заставляет меня ускоряться.
Достаю телефон из кармана, разблокирую. В галерее — с два десятка новых кадров: всё, что наснимал на пляже на рассвете. И хотя я клялся себе снимать и небо, главным объектом на каждом кадре — Хейвен. Всегда она. Резкость — только на ней. Цвета неба — лишь рама, делающая её ещё прекраснее, насколько это вообще возможно. Где-то она смеётся, где-то показывает язык или дурачится. И есть один снимок «не в позе»: она смеётся, тянется ко мне корпусом вперёд, порыв ветра перебросил прядь через лицо.
— Почему улыбаешься?
Я дёргаюсь, телефон выскальзывает и падает. В кухню заходит Аполлон, открывает холодильник и вытаскивает пакет сока.
— Напугал.
Он нагибается быстрее меня, подаёт телефон экраном вверх. Замирает. Упирается взглядом в радостное лицо Хейвен и хмурится. Я мягко забираю телефон; кажется, он понимает, что только что сделал. Покашливает и садится за другой край острова.
— Рассвет видел? — спрашивает он, скручивая крышку. Потом кривится: забыл про стакан.
Я достаю стакан из шкафа за спиной, скольжу им по столешнице, он кивает в благодарность.
— Видел. С Хейвен. Потом пришли Герм и Афи.
— Герм был голый, полагаю.
Слежу, как апельсиновая струя наполняет стекло.
— Вопрос из разряда очевидных.
Пока Аполлон потягивает сок, я замираю и постукиваю пальцами по мрамору. Девять утра — скоро все проснутся, наверное. Наши родительские балы длятся до четырёх, так что в отличие от Йеля мы
