Сошествие в Аид - Хейзел Райли
— О чём ты так напряжённо думаешь? Мне уже становится тебя жалко.
Кривлю губы:
— Как считаешь, мило приносить кому-то завтрак в постель?
Аполлон поднимает обе брови, стакан зависает на полпути:
— Почему нет? Конечно, мило.
Я не уверен. А вдруг он специально меня подначивает, чтобы я опозорился?
— Ну… есть в постели — так себе идея. А если что-то пролить на простыни?
— Так не суй ей в руки кусок пирога и стакан молока, — усмехается он. — Принеси на подносе. В левой нижней створке должны быть.
Отшатываюсь:
— Я вообще никому ничего не несу. Это был гипотетический вопрос. Личная любознательность, так сказать.
Аполлон понимающе кивает — и умолкает. Вот за что я его уважаю. Гермес бы уже не отстал. Аполлон умеет держаться в рамках, чувствует неловкость собеседника и даёт пространство.
Под его взглядом я брожу по кухне и начинаю вытаскивать всё, что как будто может пригодиться для панкейков. Яйца? Почти наверняка. Мука? Ну, для выпечки же. Разрыхлитель? Кто знает, но панкейки ведь пышные. Значит, нужен. Сахар. Соль? Панировочные сухари?
Оглядываюсь — на столе гора. Аполлону пришлось перехватить стакан, потому что поставить его некуда.
— Ладно. Хотел держаться в стороне, но спрошу: что ты делаешь?
Обычно я упрямей, но, если не сдамся — устрою катастрофу.
— Пытаюсь приготовить панкейки.
Аполлон кивает и оценивает мой «набор». Его длинные пальцы быстро выхватывают нужное. Остальное сдвигает к краю и показывает выбранное:
— Тебе нужны только вот эти. Пожалуйста.
— Ага.
Четверть от всего, что я достал. Ладно. Рано или поздно я бы и сам дошёл. С помощью Гугла. Надо только дождаться, пока Аполлон уйдёт, чтобы без осуждения вбить «рецепт панкейков».
Но он не двигается. Допил сок и нагло уставился:
— Так что, не начнёшь? Хейвен проголодается.
Я закатываю глаза, беру разрыхлитель. Рву пакет слишком резко — часть порошка сыплется на мрамор.
— У тебя нет дел поважнее?
— Хайдес, хочешь, я расскажу, как их делать?
— Буду очень признателен.
Он прячет ухмылку, маскируя её кашлем. Следующие полчаса он идёт за мной шаг в шаг и ведёт меня по всем этапам теста для панкейков. В итоге выясняется: ничего сложного. Я бы и сам додумался. Самое муторное — жарить и, главное, переворачивать. Вышли страшненькие. Несмотря на то, что Аполлон предлагал сменить меня и допечь сам. Не хотел. Хочу принести Хейвен то, что приготовил я, а не брат.
Я складываю их стопкой на тарелку, ставлю на тёмный деревянный поднос и поливаю кленовым сиропом. Всё ещё сомневаясь в ансамбле, беру две черники и кладу на верхнюю лепёшку как глаза. Отрезаю полоску от клубники — получается рот. Уставляюсь на своё творение, неуверенный:
— Сойдёт, — бормочу.
Аполлон нависает у меня за плечом:
— Тебе надо сфоткать и выложить в свой блог на Tumblr.
— Хватит уже с этим, — цежу сквозь зубы.
Ставлю чашку капучино со взбитыми сливками, пиалку с клубникой и черникой и приборы. Всё это — под веселящимся взглядом Аполлона, которому бы не помешало найти хобби. Или кого-нибудь, с кем переспать. Как только эта мысль оформляется, я каменею. Потому что прекрасно знаю, кого бы он затащил в постель, если бы мог. Если бы мог — а он не может. И как бы ни щемило мне сердце, меня совсем не печалит, что этот человек спит в моей постели.
— Что ты собираешься делать с Хейвен? — спрашивает он, когда я выхожу из кухни.
Я останавливаюсь спиной к нему:
— Завтрак.
Он вздыхает:
— Я про «потом».
Ещё проще:
— Секс.
Он хмыкает, но в его хрипотце слышится грустная нотка:
— Понял. Ты избегаешь ответа, потому что вопрос скользкий.
Я ухожу, не попрощавшись. Этих последних реплик мог бы и не говорить. Он отлично знает, что должен делать я с Хейвен. Оставить её в покое. Папе с мамой эта странная «связь» точно не понравится. Да и пусть. Решать за меня они не будут. А Хейвен нас уже знает.
Я стараюсь открыть дверь в свою комнату как можно тише. Бесполезно: внутри понимаю, что поздно. Кровать пуста и всё ещё взлохмачена. Я легко представляю маленькое тело Хейвен, как я оставил его пару часов назад, и улыбаюсь. Ей хорошо в моих простынях. Ей хорошо в моей кровати. Ей хорошо надо мной и подо мной. Ей хорошо со мной.
— Хейвен? — окликаю. А если ушла? Если пожалела о случившемся? Я бы не осудил. Что ей может дать такой, как я? Кроме кучи очень приятных, очень мощных оргазмов. Без хвастовства.
— Я здесь! — отвечает она. Весёлая. И к голосу примешивается плеск воды.
Теперь мне любопытно. Во всех смыслах.
Я захожу в свой санузел. Вот она. Лежит в ванне, утонув в мыльной пене. Торчит только голова. Рыжие волосы, как обычно, заколоты ручкой. Она поворачивается ко мне — сначала ловит мой взгляд. Дарит лучезарную улыбку, и у меня тает сердце. Потом замечает поднос у меня в руках — а я стою, как идиот.
— Еда?
Я киваю и ставлю поднос на раковину. Скрещиваю руки на груди и изо всех сил не пытаюсь выискивать под пеной хоть кусочек её тела.
— Я подумал, ты проголодалась. Ну как утром обычно — люди хотят есть.
Хейвен теребит пригоршню пены; обнажённая рука заставляет меня судорожно сглотнуть.
— Ты сам готовил? Или это сделал Аполлон?
Каждый раз, как эти прекрасные губы произносят имя моего брата, мне хочется врезать ему. Она делает это, чтобы задеть — и частично мне это даже нравится.
— Я. Только я. Аполлон руководил, но не прикасался. И идея нарисовать рожицу на панкейке из фруктов — тоже не его, на всякий случай.
Хейвен смотрит на меня своими разноцветными глазами. Один — карамельный, другой — голубой. Ей смешно.
— Ты нарисовал рожицу на панкейках?
Звучу как полный лузер, да? Почему у меня именно такое ощущение.
— Возможно, я преувеличил формулировку. Я украсил фруктами, и случайно получилась мордашка.
Она прикусывает губу. Её взгляд скользит по мне сверху вниз и снова вверх. Щёки чуть розовеют — я поворачиваюсь так, чтобы она разглядела меня лучше. Если есть то, что она не умеет скрывать, — так это нездоровое влечение ко мне. Я узнаю его — потому что смотрю на неё так же.
— Может, твои родители ошиблись с греческим богом, чьё имя тебе дали.
Я выгибаю бровь, готовый к подначкам:
— Да? И как меня надо было назвать?
Я подхожу ближе; она
