Сошествие в Аид - Хейзел Райли
— Так почему тебе так нравится рассвет? — спрашиваю.
Он смотрит краешком глаза, приподнимает бровь:
— В смысле?
— Хочешь сказать, за этой одержимостью нет истории? Правда? Кто вообще встаёт так рано просто ради него?
— Тот, кто знает, что каждый рассвет — другой, и не хочет упустить ни одного.
Его ладонь сползает на внутреннюю сторону моего бедра и замирает там, подушечками пальцев вдавливаясь в кожу. Другой рукой он обнимает меня за плечи и притягивает ближе — так нежно, так тепло, что сердце готово сдаться.
Я кладу затылок ему на плечо, устраиваюсь поудобнее и пытаюсь не отрывать взгляда от неба. Мы ведь за этим здесь.
— Полагаю, историю ты мне всё равно не расскажешь.
Он молчит. Шум воды убаюкивает, веки тяжелеют на секунду. Тепло его тела прячет лёгкий бриз. И, несмотря на солёный запах моря, я различаю в нём аромат Хайдеса — свежий, чистый.
— Я родился на рассвете, — бормочет он так тихо, что мне приходится ловить звук. — На рассвете семнадцатого ноября я появился на свет. Много лет я думал, что рассвет — мой враг, потому что никто не хотел, чтобы я родился. Думал, что я — проклятие. А потом начал смотреть иначе. Рассвет — напоминание, что я справился. Несмотря на попытки избавиться от меня до рождения и на то, что меня оставили через несколько часов, рассвет снова и снова говорит: я жив. Он напоминает: пусть меня никогда не ждали — я жив, Хейвен.
Он избегает моего взгляда, но я всё равно улыбаюсь ему. Пальцами касаюсь его щеки — той, где пролегает шрам.
— Как ты его получил?
Он напрягается, и я боюсь, что испортила момент неправильным вопросом. Он склоняет голову, и чёрные пряди закрывают лицо.
— Мои родители.
— Биологические или…
— Кронос и Рея, — уточняет.
Я замираю. Подступающая тошнота накатывает так сильно, что хочется согнуться и вывернуть всё, что во мне есть.
— Как?
Рука, застывшая на моём бедре, снова двигается. Рисует на коже воображаемые узоры и изредка исчезает под его худи — дразнит безо всякого второго дна.
— Кронос и Рея не усыновляют, чтобы «совершить добро», — рассказывает он дрожащим голосом. — Они не ходят в детдом и не тычут наугад в ребёнка. Им нужны самые многообещающие. Дети, которые как-то доказывают особый ум и стойкость к ударам жизни. Мы с братьями как раз из таких.
— И как это происходит? Как они понимают, кого «надо» взять?
Он отворачивает голову влево. Я возвращаю её к себе, подцепив пальцем за подбородок. Две серые радужки прибивают меня на месте — в них блеск и крупные слёзы, готовые сорваться.
— Чтобы доказать, что ты достоин быть их сыном, достоин роскоши и богатств, ты должен выиграть игру. Игру Лабиринта Минотавра.
Я раскрываю рот. Тот самый лабиринт, который бросился мне в глаза в первый же день. Больше всего поражает другое: когда я увидела план сверху, подумала, что выбраться невозможно. А Хайдес сейчас говорит, что он, Афина, Афродита, Гермес и Аполлон справились.
— Я вышел, — продолжает он. — Но вышел со шрамом.
Я уже собираюсь что-то сказать, но он мягко прижимает мне палец к губам и с тёплой улыбкой кивает на рассвет. Небо действительно меняется. Две крошечные розовые тучки лениво висят почти у самой воды. Море розовеет, отражая небо, и местами вспыхивает оранжевым — у меня нет слов. В жизни я видела немного рассветов, но такого не помню. Может, он самый красивый. А может, он такой, потому что рядом Хайдес.
— Хейвен, встань у кромки, передо мной, — шепчет он в ухо.
— Что?
— Сделай.
— Но…
— Без вопросов. Иди.
Я поднимаюсь, вся в сомнениях, и иду до самой воды, пока волны не омывают ступни. Скрещиваю руки на груди и смотрю на Хайдеса, ожидая.
— Ну?
Он роется в кармане, достаёт телефон. Пару секунд возится — и наводит на меня. Я всё понимаю.
— Убери эту кислую мину и улыбнись. Хочу фото самой красивой вещи, что видел сегодня.
Этой фразы хватает, чтобы я улыбнулась.
— Меня?
— Нет, рассвета. Постарайся его сильно не заслонять.
Он издевается, но с такой серьёзной миной, что я начинаю сомневаться в собственном чувстве юмора. Он взрывается смехом — видимо, у меня очень обиженная и комичная физиономия. Я не умею скрывать реакций.
— Идиот, — огрызаюсь я.
— Улыбнись, Хейвен, — мягко говорит он. Его лицо выглядывает из-за телефона, и у меня перехватывает дыхание — до чего же он красив. — Улыбнись для меня и покажи рассвету, что сегодня у него есть конкуренция.
Я улыбаюсь автоматически. Настоящей улыбкой — от уха до уха. Не знаю, сколько кадров он делает; я меняю позы и корчу рожицы. Плескаю по воде носком, стараясь забрызгать Хайдеса, но до него ни одна капля не долетает.
И когда украдкой гляжу на него, рассвет уходит на второй план. Да, цвета в небе чудесные, но то, как Хайдес на них смотрит, — ещё прекраснее. Я бы сфотографировала его и показала: он способен любить, он прекрасно знает, что это. Лучше многих. И ещё — спросила бы, так ли он смотрит на рассвет… или на меня.
Он не сводит с меня глаз, пока я возвращаюсь и устраиваюсь у него на коленях, по одну ногу с каждой стороны его бёдер. Он усмехается, довольный новой позой.
— Нравится, — шепчет, и его руки ныряют под худи, ложатся мне на талию. — Очень нравится.
Я обвиваю его шею, нависаю совсем чуть-чуть — он поднимает кверху лицо, молча прося поцелуй. Я не заставляю ждать. Едва касаюсь его нижней губы.
— Хайдес, — зову. Он сразу смотрит. — Ты когда-нибудь занимался любовью?
Он морщит лоб:
— Да, я…
— Нет, — перебиваю. — Я спрашиваю не про секс. Я про любовь.
Его кадык дёргается.
— Нет.
Я прикусываю губу — щёки уже пылают от того, что собираюсь сказать.
— Я могу показать?
Одна его ладонь срывается с моей талии и ложится под подбородок, приподнимая, чтоб я встретила его взгляд. Он изучает меня с любопытством.
— Ты хочешь показать?
Я киваю.
Он не двигается. Ждёт. Похоже, хочет, чтобы я взяла инициативу. Лишь вытаскивает из кармана презерватив. Рвёт зубами, но я забираю у него. Мы приподнимаемся ровно настолько, чтобы стянуть его боксёры и надеть.
Я снова устраиваюсь сверху и не тяну ни
