Ужас в ночи - Эдвард Фредерик Бенсон
Конечно же, я слышал о гибели ее сыновей во Франции. Они погибли с разницей в несколько дней. Одному едва исполнилось восемнадцать, другому – девятнадцать. Поскольку мы давно были чужими друг другу, я послал Маргарет формальные соболезнования и получил столь же формальный ответ. После смерти сыновей она поселилась совсем одна в этом доме. Год спустя я узнал, что она уже несколько месяцев страдает от некой злокачественной болезни, обезобразившей лицо.
Об этом мне рассказал знакомый, когда мы прогуливались по Пиккадилли, и я почувствовал, что обязан ехать к ней – не вскоре, не завтра, а сейчас. Трудно описать эту инстинктивную и непоколебимую уверенность. Бывают вещи, которые нельзя не сделать – не оттого, что тебе хочется, а потому, что это необходимо. Например, если на тебя мчится автомобиль, ты отступишь в сторону, если только не желаешь покончить с собой. Так и тут: у меня не оставалось выбора, если только я не думал совершить духовное самоубийство.
Несколько часов спустя я был здесь, у твоей двери. Открывшая мне горничная объяснила, что Маргарет тяжело больна и никого не принимает, но я уговорил ее передать, кто пришел. Вскоре спустилась медсестра и сообщила, что Маргарет меня примет. Она будет в вуали, скрывающей обезображенное болезнью и двумя операциями лицо, и вряд ли сможет побеседовать со мной, так как говорить ей очень тяжело. В любом случае мне позволено провести у нее лишь несколько минут. Вполне вероятно, что она скончается в ближайшие часы, так что я приехал вовремя.
В это мгновение я отдал бы все на свете, чтобы не приезжать: инстинкт, приведший меня в этот дом, теперь подталкивал спасаться бегством. Плоть восстала против духа, и, поддавшись слабости, я сказал, что мне, наверное, лучше уйти… Однако медсестра повторила, что Маргарет хочет меня видеть, и, возможно догадавшись о причине моих колебаний, добавила: «Можете не опасаться, ее лицо будет полностью закрыто».
Я вошел в комнату один. Маргарет сидела, опершись на подушки. Ее голову покрывала густая черная вуаль, за которой не проглядывались даже очертания лица. Когда я опустился на стул рядом с кроватью, Маргарет робко, неуверенно протянула мне руку, словно опасаясь, что я ее не приму. А для меня это стало знаком, которого я давно ждал…
Родерик умолк, погрузившись в воспоминания, и на лице его сияла счастливая улыбка.
– Я говорю о невыразимом, – признался он. – Невозможно передать, что значило для меня это мгновение, как не передать восхищение закатом, просто перечисляя цвета… Я сидел, сжимая в руке ее ладонь, и молчал. По сравнению с этой золотой тишиной все слова на свете показались бы шлаком. А потом из-под вуали донесся шепот: «Я не могла умереть, не увидевшись с тобой. Я верила, что ты придешь. Хочу, чтобы ты знал, милый: я любила тебя и попыталась задушить любовь, а затем долгие годы пожинала плоды. Пыталась убить любовь, но та оказалась сильнее. А теперь конец жатве. Я жестоко страдала, но благодарна каждому мгновению боли. Я должна была испить ее до дна…»
Еще несколько минут назад я боялся ее увидеть, а теперь жаждал взглянуть ей в глаза. «Сними вуаль, любимая, я должен тебя увидеть», – попросил я. «Нет, нет, – прошептала она. – Я напугаю тебя. Я ужасна…» Я возразил: «Для меня ты не можешь быть ужасна», – и поднял вуаль.
Что же я увидел? Мог бы сразу догадаться, что в этот миг наивысшего счастья буду смотреть на нее истинным взглядом. Ни шрамов, ни ран, ни уродства я не нашел под вуалью. Маргарет была краше прежнего, и лицо ее сияло рассветом вечного дня. Она сбросила тленную смертную оболочку, и передо мной явился ее бессмертный дух – очищенный, искупивший свой грех, смиренный и святой. Моим слабым смертным глазам была дарована сила видеть истинное. Мне позволили заглянуть вместе с любимой за пределы смертного мира…
А потом я понял, что мы не одни: по обе стороны кровати стояли двое мальчиков. Я их узнал и совершенно не удивился. «Милая мама, нам позволили прийти за тобой, – сказал один из них. – Вставай». Маргарет повернулась к ним. «О мои родные! Как я рада! Но дайте мне еще мгновение. – Она наклонилась и поцеловала меня. – Благодарю тебя, Родерик. До скорого свидания!»
Тогда сила истинного зрения покинула меня. Голова Маргарет безжизненно упала на подушки, и, прежде чем отпустить вуаль, я на мгновение увидел ее обезображенное лицо. Увидел – но не запомнил: как дурной сон, оно стерлось из памяти. Пожатие ее руки ослабло, и ладонь безвольно выскользнула из моей. В сопровождении своих мальчиков Маргарет ушла куда‐то далеко, и больше я ее не видел…
Помолчав, Родерик сказал:
– Вот и вся история. Удивительно ли, что я выбрал именно эту комнату? Как я жду, что Маргарет придет за мной!..
Моя комната примыкала к комнате Родерика, и изголовье моей кровати располагалось прямо напротив его изголовья по ту сторону стены. Ночью, едва я лег в постель и потушил свет, у меня над головой раздался резкий стук. Сперва я подумал, что это случайный шум – картина качнулась на сквозняке, – но стук повторился, и меня осенило, что стучит Родерик, которому, наверное, что‐то понадобилось. Еще не тревожась, я зажег свечу и отправился к нему. Мой стук остался без ответа. Приоткрыв дверь, я спросил:
– Тебе что‐нибудь нужно?
Ответа вновь не последовало, и тогда я вошел. В комнате горел свет. Родерик сидел в постели, неотрывно глядя перед собой, и не заметил моего появления. На его губах играла улыбка, глаза лучились радостью, как тогда, когда он рассказывал мне свою историю. Он приподнялся на локте, воскликнул:
– О Маргарет, любимая!.. – Затем судорожно вздохнул и рухнул на подушки.
Святилище
В январе Фрэнсис Элтон отдыхал в Энгадине, когда пришла телеграмма с известием о смерти его дяди, Хораса Элтона, сделавшей Фрэнсиса наследником весьма приятного состояния. Сообщалось, что кремация состоится в этот же день и ему нет нужды торопиться с возвращением, поскольку он все равно не успеет на похороны.
Два дня спустя пришло письмо от стряпчего, мистера Ангуса, с дополнительными подробностями. Наследство состоит из надежных ценных бумаг стоимостью около восьмидесяти тысяч фунтов стерлингов и имения мистера Элтона в окрестностях небольшого городка Уэддерберн в Гемпшире. Оно включает очаровательный дом с садом и небольшой участок земли под застройку. Все это достанется Фрэнсису, однако имение обременено на сумму пятьсот фунтов стерлингов в год в пользу преподобного Оуэна Бартона.
Фрэнсис плохо знал своего дядю – тот жил уединенно, и в последний раз они виделись почти четыре года назад, когда Фрэнсис провел три дня у него в гостях в Уэддерберне. Визит оставил по себе смутные
