Солнцестояние - Кэтрин Болфинч
Повернувшись к скамейкам спиной, Генка опустил голову и по-бычьи взглянул Сереге в глаза.
– Мы для них – херня, понял? – чуть слышно произнес он. – Сегодня не решим – завтра нашим примером весь район научат. Кишки по асфальту будем собирать. Ну а если тебе впрягаться ваще не вариант, то я с пониманием. Больничный тебе прямо сейчас оформим, чтоб ночью в мастерской не мешался. Полежишь на вытяжке, отдохнешь. Мы с пацанами зафаршмачим мастерскую. И Фархату в натуре предъявить тебе будет нечего. Кто знает, может, когда выйдешь, уже вообще и некому будет предъявлять.
Генка широко, белозубо улыбнулся. Благодетель сраный. Вариант с больничным он всерьез не рассматривал. Если в мастерской Сереги ночью не будет, кто откроет ворота и снимет их с сигнализации, чтобы не приехал ментовской наряд?
Если Серега откажется, пацаны, чутко застывшие на скамейках, натурально его покалечат. Старшим доложат, что «лох обещал, но в последний момент подвел, и его уже наказали». Генке с его отморозками дадут отсрочку, а там, глядишь, и тема протухнет. «Наказать» Серегу Генка нисколько не боялся. Не было за сыном мертвого бандюка никакой подписки. Генка прекрасно это понимал и во дворе играл центрового. Финтом с Аленой он прямо указал Сереге, где его место, но перед остальными пока позволял сохранить достоинство.
Серега знал, что согласие тоже ничем хорошим для него не закончится. Если он запустит дворовых шакалят под самое брюхо Пролетарским, Фархат его накажет лично. Тоже, скорее всего, подпортит здоровье, а то и…
Слушая Генку, Серега задумчиво кивал. По пути к мастерской тяжело, тревожно прикидывал варианты. Но увидев у обочины припаркованный «мерин» дядь Фархата, утвердился в своем решении окончательно.
Фархат выслушал его молча и какое-то время держал паузу, спокойно рассматривая Серегу из-под седых вислых бровей, когда тот затих. За эти пару минут тишины Серега вдруг заметил, как сильно дядя Фархат постарел с тех пор, как приходил в их тогда еще свежую, молодую квартиру. За десять лет он совсем поседел и ссутулился. Вислые брови цвета сигаретного пепла и такие же усы сделали его похожим на старого соседского миттельшнауцера.
Сереге отчего-то подумалось: а что, если это он? Нет, не в смысле миттельшнауцер, а… что, если отца дядь Фархат порешил? Он и десять лет назад был немолодым. А отец – Паша Трипак – как раз начинал входить в силу. Двадцать пять – самое время, чтобы подняться. А для бывалого Фархата – самое время, чтобы загасить молодого и резвого. Вот это был бы номер. Прям кино про братву.
Странная была мысль. Кощунственная. Серега не успел ее додумать.
– Ты смотри, Сережа. Удивил. Награды от меня ждешь? – Дядь Фархат как-то ненатурально улыбнулся. По его лицу расползлись темные трещины морщин. – Папка твой сексотов [15] очень не любил. А ты, получается…
Сереге перекрыло дыхание, как после глотка теплой водки. В голове щелкнуло. Он почувствовал, как июльская жара липнет к коже, а под кожей с хрустом лопается серый лед. Что там любил или не любил папка, ему было до пизды. А еще его вкрай задрали игры, в которые невозможно выиграть. В этих играх не выигрывают, а забирают силой, а потом всю жизнь сидят на очке и следят, чтоб не забрали у них. Отказаться от этой параши тоже нельзя, потому что, если не играешь сам, на тебя играют другие.
– Может, папка сексотов и не любил, но под ментов он тоже не ложился, – механически проговорил Серега, и его палец сам собой указал на железную коробку сигнализации, по срабатыванию которой в любую мастерскую Фархата незамедлительно приезжал наряд милицейской вневедомственной охраны.
За секунду до удара Серега успел удивиться своей борзости. А потом ему прилетело. Голова резко мотнулась в сторону, в ухе что-то звякнуло, и картинка погасла.
Очнулся Серега оттого, что кто-то грубо перевернул его на бок. Желудок скрутило холостым спазмом, в глаза сыпанули горячие искры. Он увидел грязный выцветший половик, асфальт, потом тяжелое, напитавшееся сумерками небо. По Красноармейской неслись автомобили, над раскаленной за день дорогой дрожал и расслаивался воздух. На лицо полилась вода. Подбитый глаз будто ударило током. Серега захрипел, осторожно прокашлялся, стер с лица воду и увидел, что из шланга его поливает дед Таир. Над его головой помигала и вспыхнула пыльная вывеска «Шиномонтаж». Дав себе немного времени, Серега осторожно качнулся, подтянул колени к груди и медленно, нетвердо поднялся. Подставил под струю ладони.
Дед подождал, пока Серега умоется и напьется, выключил воду и снял со стойки с покрышками белый целлофановый пакет.
– Уехал Фархат, – от старика не укрылось, что Серега напряженно поглядывает на обочину, где обычно парковался белый «мерин» хозяина, – сам знаешь, с вашими у него чисто. Это у Кировских между своими рамсы.
– Мне без разницы. – Голос слушался плохо. Серега закашлялся и харкнул темной от крови слюной.
– Фархат договорится. На тебя зла нет, но ты больше не приходи. На вот. – Он протянул Сереге пакет. – Июнь отработал. До свиданья.
Пакет показался тяжелым. Серега открыл его и чуть не выронил. Среди набросанных мятых купюр, которых в пакете было гораздо больше, чем составляла июньская зарплата, лежал пистолет.
– Это что? Я не возьму! – Он сделал несколько беспомощных шагов к деду Таиру и так и застыл с пакетом в вытянутой руке.
– Возьмешь. – Таир его не слушал. – Повезло тебе, Сережа. Время сейчас другое. Люди делом хотят заниматься, а не багажники после лесополосы отмывать. Не бзди. Это мой «чех». Много лет он меня грел – хватит. Скинь в реку. Не щегол я уже в такую даль по жаре переться.
– В смысле, в Дон? С моста?
С волос на лоб стекала вода, Серега смахнул ее рукой, загребая челку к затылку. С дедом Таиром всегда было так – чем больше скажет, тем больше вопросов. А главное, неясно, где оступишься: если поверишь ему или если ослушаешься.
– Да хоть и с моста. – Старик почесал грязную шею. – Потеряйся на недельку. Домой не надо. Фархат уже шуму навел. Людку и бабку твою никто не тронет. А ты уже большой. Предъявить не зазорно.
Когда Серега приблизился к последней городской черте, в низком небе уже сгустилась ночь. Ростов жарко дышал
