Ужас в ночи - Эдвард Фредерик Бенсон
– Пожалуй, нет.
– Боишься? Напрасно. Это ведь жутко интересно!
Джек вернулся из своей маленькой экспедиции по-прежнему заинтересованный. В печи ничего не горело, однако жерло слегка светилось в темноте, и на север уносился густой белый дым, хорошо различимый на фоне черного неба. Тем не менее в тот вечер мы больше не видели и не слышали ничего необычного, да и на следующий день все было спокойно. А потом разверзся ад.
Ночью, переодеваясь ко сну, я услышал отчаянное дребезжание звонка и чей‐то крик. Франклин и его жена уже давно спали, поэтому я сразу догадался, кто шумит, и постучал к Джеку. Тот прокричал:
– Будь осторожен, он у двери!
Поборов, как сумел, внезапный прилив слепого страха, я открыл дверь, и мимо меня вновь проскользнуло нечто невидимое.
Джек, полураздетый, стоял у кровати, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони.
– Он снова был здесь. Неожиданно появился у меня за спиной – думаю, пришел из смежной комнаты. Ты видел, что у него в руке?
– Я вовсе ничего не видел.
– Нож, длинный разделочный нож! Не возражаешь, если я сегодня посплю у тебя на диване? Страшно напугался! Представь, по кромке его одежды, на воротнике и манжетах, плясали маленькие белые язычки пламени.
На следующий день мы вновь ничего не видели и не слышали, да и ощущение чьего‐то жуткого присутствия нас не посещало. А потом настал последний день. Мы чудесно провели время за рыбалкой, вернулись домой затемно и сидели в гостиной, как вдруг над головой у нас раздались шаги, яростный трезвон и, мгновение спустя, отчаянный крик предсмертной агонии. Подумав, что кричит миссис Франклин, увидевшая что‐то ужасное, мы бросились в спальню Джека.
Дверь в смежную комнату была открыта, и мы увидели человека, склонившегося над какой‐то большой темной кучей. Хотя свет не горел, мы видели человека весьма отчетливо, ибо его фигура испускала гнилостное, нечистое свечение. Он вытер длинный нож о лежавший у ног предмет, поднял его, и мы поняли, что это женщина с почти отрубленной головой. Но то была не миссис Франклин.
А затем видение испарилось, и перед глазами осталась пустая темная комната. Молча мы спустились, и лишь в гостиной Джек проговорил дрогнувшим голосом:
– И он понесет ее к печи… С меня довольно, а с тебя? Адский дом.
Неделю спустя Джек принес мне путеводитель по Суссексу, открытый на описании деревни Тревор-Мейджор, и я прочел: «Рядом с деревней стоит живописный особняк, где когда‐то жил художник и знаменитый убийца Фрэнсис Адам. Именно здесь он убил свою жену в припадке, как считается, необоснованной ревности – перерезал ей горло и сжег тело в печи для обжига кирпичей. Обгоревшие останки, найденные полгода спустя, привели к его аресту и казни».
Поэтому я охотно предоставляю снимать дом с печью для обжига и акварелями Ф. А. на стенах другим желающим.
«И мертвые заговорили…»
Нет в Лондоне места более тихого и далекого от кипения жизни, чем тупичок Ньюсам-террас. Дорога, тянущаяся между двумя рядами квадратных домиков, упирается в кирпичную стену, а попасть сюда можно только через Ньюсам-сквер – маленькую прямоугольную площадь, окаймленную домами в георгианском стиле. Этот осколок прошлого сохранился с тех времен, когда Кенсингтон был еще деревушкой, отделенной от города простиравшимися до самой реки пастбищами. И Ньюсам-сквер, и Ньюсам-террас совершенно не подходят тем, кто не мыслит себе жизни вдали от таксопарка, запруженной автобусами дороги и станции метро в нескольких шагах от дома, чтобы фарфор и серебро дребезжали на обеденном столе всякий раз, когда под землей проезжает поезд. Так и вышло, что Ньюсам-террас населяют те, кто отошел от дел или желает работать в тишине и спокойствии. Дети с обручами и самокатами в этих краях – явление редкое, равно как и собаки.
Перед каждым из двух дюжин домов, образующих Ньюсам-террас, разбит маленький, огороженный забором садик, в котором часто можно заметить пожилую хозяйку за прополкой грядок. Зимой тротуары пустеют к пяти часам вечера, и лишь полисмен, мягко ступая, обходит свои владения, заглядывая зорким глазом в маленькие садики, где самое подозрительное – расцветший до срока крокус или аконит. Все обитатели Ньюсам-террас к этому времени уже давно сидят дома за закрытыми ставнями и задернутыми шторами, спокойно занимаясь своими делами. Вплоть до описываемых событий, произошедших два года назад, ни похоронная процессия, ни свадебный поезд, не говоря уже о детских колясках, не тревожили покой местных жителей. Можно было подумать, что они тихо вызревают в прохладе, словно бутылки доброго вина, и ждут, пока кто‐нибудь спустится в погреб и откупорит хранящееся в их памяти солнечное лето далекой юности.
Тем не менее впоследствии, проходя по мирной улочке, я неизменно задавался вопросом, не таится ли за каждым мирным фасадом динамо-машина, способная вызвать к жизни страшные силы, подобные тем, что я однажды наблюдал в крайнем доме по Ньюсам-террас – казалось бы, самом тихом из всех. Если бы кому‐то вздумалось неотрывно наблюдать за этим домом, не исключено, что единственным событием за весь день было бы появление на пороге пожилой женщины, вероятно экономки, с корзинкой для покупок в руке да ее возвращение час спустя. А кроме экономки за целый день мог так никто и не появиться. Лишь иногда часов в девять-десять вечера с крыльца, нарушая местный обычай сидеть по вечерам дома, стремительно спускался худой жилистый мужчина средних лет. Порой он заходил ко мне на Ньюсам-сквер, чтобы узнать, дома ли я и не против ли позже побеседовать, а потом бодро шагал по ярко освещенным шумным улицам большого города и, размявшись, около десяти часов вечера возвращался, все такой же бледный и невозмутимый, ради беседы, с каждым разом увлекавшей меня все больше и больше. Реже я звонил ему и спрашивал, можно ли заглянуть в гости. Делал я это не слишком часто, так как понимал: если он не пришел ко мне сам, значит, занят исследованием и, хотя примет меня с должным гостеприимством, будет с нетерпением ждать моего ухода, чтобы вернуться к своим батареям и мягким тканям в поиске открытий, до сих пор казавшихся невозможными.
Из последнего читатель может догадаться, что я говорю о таинственном и нелюдимом физике, сэре Джеймсе Хортоне, с чьей смертью сотни дорожек в темном лесу, откуда происходит жизнь, так и останутся непроторенными в ожидании другого первооткрывателя, способного подхватить брошенный топор.
Пожалуй, никому человечество еще не было обязано большим и ни о ком еще не знало меньше. Он как будто совершенно не зависел от тех, кому посвятил себя (пусть и без крупицы любви). Годами он жил уединенно в крайнем доме на Ньюсам-террас, чуждаясь людей. Словно ископаемые для геолога, люди были для него предметами, которые можно простукивать, препарировать
