Кровавые легенды. Русь - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич
Отгремела революция, судоподъемные партии объединили в Экспедицию, внимательнее зарыскали по морскому дну подводники. Цвела и крепла Республика Советов, но не так буйно и не так сильно, как хотелось бы: промышленность огромной страны зависела от ржавого металлолома, а флот – от ржавых «утопленников».
В тысяча девятьсот двадцать шестом году подняли «Орлана», в двадцать седьмом – «Карпа». Восстановили и передали Черноморскому флоту. Продолжили поиски оставшихся десяти лодок.
Каждое утро – с благословения природных стихий – выходили катера в море и волочили по морскому дну стальной трос или веревку с грузами. Зацепят что-нибудь, остановятся, поднимут на сигнальном фале красные флаги – и заскучавший водолазный баркас снимается с бочки посреди Северной бухты, спешит на помощь. Идет под воду водолаз, но вместо лодки находит старый чугунный якорь, камень, корягу. Трос выбирают наверх, буксиры меняют галс и продолжают тралить – тягучая, неблагодарная маета. Водолазы возвращаются в бухту.
Подчас искали и баркасами.
Тем утром водолазный баркас «Луфарь» («Единственный и неповторимый, – любил повторять боцман, – как и рыба луфарь в своем семействе»), на котором третий год служил Миша Куган, выбрался тихим ходом в спокойное синее море и пошел зигзагами. Водолазы столпились у рыжего ящика металлоискателя и терпеливо поглядывали то на циферблатную стрелку, то на изогнутый кильватерный след.
«Луфарь» вилял. Медный хвост металлоискателя шарил по грунту за кормой, длиннющий, настырный. Молчал звонок.
Куган стоял дальше всех от прибора, и это его устраивало: над ящиком нависал Захар Левидов, большой, жилистый, с руками, сплошь покрытыми замысловатыми татуировками. Его товарищ по водолазной школе. После того злосчастного погружения они так и не объяснились. Как на это решиться, Куган не знал. Да и о чем говорить наперво? О пережатом шланге? О том, что ничего не было… тогда, на набережной, когда Настя Левидова сама остановила Кугана, видно, хотела выговориться. Тараторила о скорой радости материнства, хотя по ее фигуре заметно не было. Куган хлопал глазами и заколдованно косился на темные, спадающие до талии волосы девушки: как бы они повели себя под водой?
Куган покосился на Левидова (тот сворачивал папиросу), незаметно вздохнул и, глядя на уходящий под воду плетеный трос, стал думать о своих питомцах. Позавтракали они хорошо, на обед Гальченко, благодушный увалень-кок, варганил щи и пирожки с луком, но хорошо бы побаловать малышей сухопутным лакомством: раздобыть жучков-червячков.
Стоящий рядом с Куганом молоденький водолаз Васька Клест мурлыкал под нос «Залив Донегал», часто исполняемый на гитаре старшиной Агеевым:
– Бурно плещут волны – страшен Донегал. Много рифов в море и подводных скал…
Песня рассказывала о бунте на ирландском корабле. Из разговора в кубрике, куда в последнее время Куган наведывался редко, он узнал, что песня положена на стихи Есенина. Поэта было безумно жаль, такой молодой и талантливый, а оно вон как вышло…
Клеста считали невезучим. Как ни спустится на грунт – или найдет не то, что ищут, или вовсе ничего не найдет. Другие водолазы ходили после него – удача, а он все мимо. Только дорогу показывает. Невезучий, как есть. Товарищи шутили, что Клест не нашел бы и «Черного принца», даже шагая по сундукам с золотом.
– Глянь!
Стрелка дернулась. Пронзительно забренчал на всю палубу электрический звонок: медный хвост задел какую-то железяку.
Агеев поднялся с канатной бухты и, выпрямившись струной, вслушивался в протяжный «дзинь». В дверях камбуза замаячила белоколпачная голова Гальченко.
– Стоп машина! – скомандовал в переговорную трубу капитан «Луфаря». – Отдать якорь!
Звонок гремел уверенно, перекрикивал машины баркаса. Зацепили что-то крупное. Может, на этот раз повезло! Но Кугана проняло. Внезапная тревога отличалась от привычного волнения, которое появлялось каждый раз, когда на дне находили затонувшее судно или корабль. Куган терял покой, становился нетерпелив: скорее бы поднять наверх.
Сейчас было иначе. Недоброе предчувствие скрутило кишки.
– Двадцать семь метров! – доложил вахтенный по меткам лотлиня.
Команда собралась на палубе. На солнечный свет поднялся даже кочегар с черным от угольной пыли лицом – вылитый черт.
– Лодку нашли, – сказал боцман. – «Кашалота» или «Кита».
– Спор? – предложил машинист, вытирая широкие ладони о промасленную спецовку. – Ставлю на «Карася» и «Судака».
– Мельчишь, – усмехнулся водолазный инструктор Моцак. – Рыбешка против китообразных.
– А моя рыбешка проворней, – подмигнул машинист. – Ну что, спор?
– Идет! – Боцман снял фуражку и протер лысину.
– На что?
– На спичечницу твою серебряную! В комплект к моему портсигару.
– Дело! Только комплект я соберу. Был твой портсигар, а станет мой.
Ударили по рукам.
Из-за приличной глубины «Луфарь» стал на плавучий якорь. В неподвижный воздух выкинули флаг – красный, черный, желтый, синий треугольники, – предупреждающий о спуске под воду.
– Водолаз Куган, одеться! – распорядился Моцак.
– Есть! – ответил Куган и пошел в рубку.
Водолазные рубахи напоминали кожу трупов, грязно-зеленые оболочки, из которых достали и выскребли все лишнее. Старые, ободранные, заплатанные, они висели на плечевых распялинах и пахли морем (новая же прозодежда первое время остро пахла каучуком).
В рубку юркнул водолазный врач. Он бегло осмотрел водолаза, позаглядывал в уши – как там барабанные перепонки, затем присел на ящик подводного освещения и дал добро. Куган натянул шерстяное белье, чулки и феску. Взял рубаху и вышел из рубки на палубу.
Качальщики уже перенесли к трапу грузы, калоши, манишку, шлем, сигнал. Водолазы Клест и Пшеницкий крепили к помпе резиновый шланг.
– Куган! В рубаху!
– Есть!
Куган сел к борту, сунул ноги в воротник костюма и натянул до пояса его брючную часть. Поднялся. Ему подали зеленый обмылок и ведро с водой, и Куган старательно намылил кисти рук.
– Подсоби, – сказал он товарищам.
Качальщики и водолазы в восемь рук растянули упругий фланец воротника, вздели кверху, и Куган, руки по швам, оказался в рубахе. Протолкнул намыленные руки в рукава, поерзал, поизвивался, обвыкая в резиновой шкуре. Да куда там: был стройным и ловким – стал бесформенным и неповоротливым.
– Сигнал! – рявкнул Моцак.
– Есть!
На сигнале стоял Пшеницкий. Он окольцевал Кугана по талии ходовым концом пенькового троса, продев его через отверстие нагрудного груза.
– На калоши!
– Есть!
Ему надели и застегнули ботинки. Приладили к поясному ремню медный футляр с водолазным ножом.
– Манишку!
– Есть!
Опустили на плечи манишку.
Пока расправляли фланец и надевали отверстиями на болты, Куган смотрел в сторону капитанского мостика, на глубоководный костюм у трапа. Панцирь из белой стали тускло блестел на солнце. Огромный рыцарь высился на железной подставке с перекладинами. Удерживаемый, точно узник, цепями и ремнями, рыцарь раскинул руки с клещами-пальцами.
Левидов занимался телефонным кабелем. На Кугана он глянул всего раз, как-то угрюмо и вкось, перед тем как прикрепить кабель к телефонному рожку на затылке шлема. «Так больше
