Ужас в ночи - Эдвард Фредерик Бенсон

– Доброе утро, Сэнди! Сегодня мы охотимся на зайцев, – объявил Джим. – Полагаю, их полно в ущельях выше по склону. Сможете собрать еще дюжину загонщиков?

– Охоты на зайцев здесь не будет, – тихо ответил Сэнди.

– Я дал вам распоряжение, – сказал Джим.

Сэнди повернулся к загонщикам и что‐то проговорил по-гэльски. В следующее мгновение двор опустел – все они прыснули вниз по склону в Ахналейш, лишь один ненадолго задержался, размахивая руками, – должно быть, подавал некий сигнал людям в деревне. Сэнди повернулся к нам и спросил:

– Где же теперь ваши загонщики, сэр?

На миг я испугался, что Джим его ударит. Тем не менее тот удержался и проговорил:

– Вы уволены.

Итак, об охоте на зайцев не могло быть и речи: у нас не осталось ни загонщиков, ни егеря, учитывая, что главный егерь Макларен взял отгул ради похорон матери. Джим, одновременно и разгневанный, и пораженный столь внезапным и дисциплинированным неповиновением, заявил, что готов поспорить: к завтрашнему утру они все вернутся. Тем временем почта, которая должна была прибыть к завтраку, до сих пор отсутствовала, хотя четверть часа назад Мейбл видела на дороге почтовую телегу. Потрясенный неожиданной мыслью, я бросился к краю склона, на котором стоял дом, и убедился, что моя догадка верна: почтовая телега возвращалась в деревню, не доставив нам писем.

Я вернулся в столовую. Дальше все пошло наперекосяк: хлеб подали черствый, молоко несвежее. Призванный к ответу Бакстон объяснил, что ни молочник, ни булочник не явились.

С точки зрения фольклора все это было восхитительно.

– К вашему сведению, в числе небылиц есть такая штука, как табу. Это значит, что никто не будет нас ничем снабжать, – объяснил я.

– Друг мой, полузнание хуже незнания, – заметил Джим, зачерпывая варенье.

Я рассмеялся.

– Ты злишься, потому что опасаешься поверить.

– Пожалуй, ты прав, – согласился Джим. – Но кто бы мог подумать, что в этом есть хоть доля истины… А, черт! Да не может такого быть! Заяц есть заяц.

– Если только он не твой кузен.

– Тогда я отправлюсь стрелять кузенов в одиночку, – заявил Джим.

В свете последовавших событий рад сказать, что мы его отговорили и вместо этого он отправился с Мэдж на реку рыбачить. А я, признаюсь, засел на все утро в густых кустах на краю крутого склона над Ахналейшем, вооружившись полевым биноклем, чтобы наблюдать за происходящим в деревне. Вид был почти как с аэростата: улица и выстроившиеся вдоль нее дома простирались передо мной, как карта.

Сначала были похороны – надо думать, матери Макларена, – на которых присутствовала, по-моему, вся деревня. После похорон люди не вернулись к работе, а продолжали гулять по улице, словно в день субботний. Сбившись в группки, они о чем‐то разговаривали. Время от времени группки распадались и перетекали одна в другую, но ни на поле, ни домой никто не уходил. Незадолго до обеда мне в голову пришла еще одна мысль, и я спустился, чтобы ее проверить. Все, кого я встречал, включая Сэнди, поворачивались ко мне спиной, а разговоры умолкали, едва я подходил ближе. Тем не менее наблюдалось некое движение, и скоро я понял его причину: люди не желали оставаться на улице, пока там нахожусь я, и прятались по домам.

В конце улицы стояла, судя по всему, та «чудесная лавка», о которой нам поведали вчера. Из открытой двери выглядывал ребенок. Я планировал что‐нибудь купить и завязать разговор, однако не успел дойти до лавки, как внутри показался мужчина, втащил ребенка внутрь, захлопнул дверь и запер ее на замок. Тщетно я стучал и звонил – изнутри доносился лишь детский плач.

Улица, еще недавно столь многолюдная, совершенно опустела. Не вейся над трубами дымок, можно было бы вообразить себя в давно заброшенной деревне. Стояла гробовая тишина, и все же я не сомневался, что из каждого дома за мной наблюдают недоверчивые, ненавидящие глаза, хотя в окнах не показывалось ни души. Мне стало жутковато. Знать, что за тобой наблюдают невидимые глаза, и без того не слишком приятно, а понимать, что эти глаза смотрят на тебя с ненавистью, и вовсе не внушает спокойствия. Поэтому я вернулся к себе на холм и снова засел в кустах. Улица вновь заполнилась людьми.

Мне сделалось не по себе. Табу явно вступило в силу и работало весьма эффективно, если учесть, что с тех пор, как Сэнди отдал приказ, к нам не приблизилась ни единая душа. Тогда какова же цель этих собраний и переговоров? Что еще нам грозит? День принес ответ.

Около двух часов совещания наконец завершились, и все разошлись, будто бы по своим делам, причем странным образом в деревне не осталось вовсе никого: женщины и дети тоже покинули ее группками по двое-трое. Придя к поспешному выводу, что они возвращаются к своей обычной работе, я наблюдал за ними без особого интереса. Какая‐то женщина с девочкой принялись собирать сухой вереск, что само по себе было вполне здравым занятием. Переводя бинокль с одной группки на другую, я вскоре обнаружил, что все они заняты одним делом: собирают сушняк на растопку. На растопку…

Тут мне в голову пришла невероятная догадка – поначалу смутная, затем все более очевидная. Спешно покинув свой наблюдательный пост, я отправился на реку, разыскал Джима и объяснил ему, что это все, по моему мнению, значит. Думаю, в результате он стремительно продвинулся по пути к вере в то, что фольклор очень даже может влиять на практическую жизнь. Так или иначе, уже четверть часа спустя мы с шофером на полной скорости мчались в Лэрг под предлогом покупки новой блесны местного производства.

Рассказывать о моих подозрениях дамам мы не стали – паника нам была ни к чему. Мы договорились, что вечером Джим подаст мне тайный знак. Если мои предположения оправдаются, он зажжет свечу на моем окне, и я увижу этот сигнал, возвращаясь в темноте из Лэрга.

Пока мы летели – иначе и не назовешь ход такого большого автомобиля – в Лэрг, я еще раз все обдумал. Несомненно, хворост и растопка предназначены для того, чтобы обложить наш дом и устроить пожар. Сделано это будет, конечно, под покровом темноты, когда мы все уляжемся спать. Джим согласился с моей интерпретацией; оставалось выяснить, согласится ли с ней полиция Лэрга, и именно ради этого я теперь мчался туда.

Едва оказавшись на месте, я немедленно изложил мою версию начальнику полиции, ничего не упустив и, думаю, не преувеличив. С каждым моим словом его лицо приобретало все более серьезное выражение.

– Да, сэр, вы правильно поступили, что приехали. Народ в Ахналейше самый суровый и дикий во всей Шотландии. Но от заячьей охоты вам в любом случае следует отказаться, – добавил он, берясь