По воле чародея - Лилия Белая

– Может, всё-таки найдёшь, что сказать? – Властош негромко рассмеялся. – Народ ждёт. Или сложно дерзить, когда у горла лезвие серпа?

«Я не боюсь тебя!» – хотелось воскликнуть на всё поле, обличить пана, его дуралеев-крестьян, которые просто терпели.

Но Настасья поняла, что врёт самой себе. Она осталась ребёнком. Потому что боялась.

– Знаешь, что забавно? Они, несчастные подневольные люди, по которым ты так убиваешься, даже слезинки не обронят, если я сейчас принесу тебя в жертву Сваргу…

Властош вдавил кончик серпа в кожу, позволяя крови струйкой потечь по шее, капнуть на золотые живые колосья, подпитать землю…

Кровушшка сладкая… Вкушнаяя… Искушницааа – вдруг услышала Настасья голоса полевой нечисти, прямо как тогда, в лесу. Казалось, поле было живым и жаждало отведать её сил. Она не смогла увидеть, как из нескольких капель крови, впитавшейся в землю, проросли новые золотые колосья и от них в разные стороны потянулись солнечные сияющие нити. Вишнецкий заворожённо проследил за чарами, и как сквозь дрёму услышал рыдания Насти от боли. В оглушающей знойной тишине, её вопль оглушил нечисть, и она исчезла так же быстро, как и проявилась. Но из людей никто не издал ни звука. Никто не заступился. Почти все спокойно принимали своё положение, почти все равнодушно отнеслись к призыву Настасьи и ей самой подумалось, что ни один человек даже не вздрогнет, если пан сейчас полоснёт ей по горлу.

– Рушить систему надо уметь, – тихо прошептал Властош ей на ухо, не отрывая взора от сияющих нитей, петляющих между колосьями. – Я научу. Если бы ты свои яркие речи молвила при короле, разом бы на эшафоте оказалась! Искусница… – Пан подержал Настю ещё немного, для острастки, а затем резко оттолкнул.

Ловким движением он перерезал путы на её руках, и бросил окровавленный серп под ноги Настасье:

– Живо за работу! Не только ведь жернова должна уметь поворачивать. Надеюсь, сегодняшний урок ты запомнишь. Вперёд!

Он раздражённо подтолкнул её в спину и обратился к крестьянам:

– Не советую ей помогать! Девчонка сама должна всему научиться! Каркрас, проследи за этим!

Солнце ярким светом золотило пшеничное поле. Настасья, прихрамывая, медленно шла к дяде Макару. Ни она, ни крестьяне не видели, как за ней шлейфом тянулись золотые чары, как алая кровь, текущая по шее, превращалась в солнечные чудодейственные капли.

На невольницу косились все по-разному. Кто – с изумлением, кто с презрением, а кто со скрытой надеждой. Спину её буравил мрачным взором и Вишнецкий. Наверняка, он улыбался. Искусница страшилась обернуться. Казалось, обернётся – и Смерть обнимет её. Но ведь пока ты ему нужна, он же ничего не сделает? Ничего…

Настасья тронула жгучий порез, засомневалась. Угроза не пустая. Анастасия знала: не будь она избранной, Властош бы за такие громкие слова её просто убил.

Не бойся, девочка. Никого. Властош не властен над тобой. Он не Господь-Бог. Он не посмеет тебя тронуть. Обернись, посмотри ему в глаза. Будь смелой и свободной, как ветер! Не переставай быть вольной в душе! Пусть видит!

Настасья выдохнула, резко обернулась. Но чародея в поле уже не было.

Серпом и волшебством

Лето угасало, и последние дни оно пожелало провести с размахом.

Утренний воздух настолько прогрелся, что стало тяжело дышать. Лёгкий ветерок не нарушал мучительной духоты, лишь слабо покачивал колосья давно уже спелой пшеницы. Анастасия, прищурившись, глянула в чистую небесную гладь. Солнце отчего-то щадило её, мягко расцеловывая золотую макушку.

Не зная, как дальше поступать, девочка окинула взглядом волнующиеся колосья, посмотрела на ловко орудующих серпами крестьянок. Вдали чёрным пятном следил за работниками Каркрас, покрикивал на них да не без удовольствия ожидал, кого бы стегнуть плетью. Настасья облизнула солёные от слёз губы. Уже не про пана проносились в голове думы, не про его злодеяния, даже не про высшую справедливость. Один только возникал вопрос: как успеть выжать поле за несколько дней?..

На сегодня Властош чётко обозначил время работы: с утра до полудня, потом передышка на пару часов, и дальше работа вплоть до заката.

Завтракать пан людям не позволил. Настасья не заметила, как себе под нос упрекнула его в этом, но её слова влетели именно в те уши, которые, как говорят в народе, обычно бывают у стен.

– Про какой завтрак ты мелешь? Ишь, княжна отыскалась! Не много ли захотела, а-а?

Настя обернулась. Услышала её невольница Анфиса, подошедшая взять серп. Девчонка с соломенными волосами и некрасивыми чертами лица. Голос Анфисы резкий, неприятный, с ярко выраженным деревенским говором, наполнился ехидцей.

– Да ты, девка, видать совсе-ем работать не приучена! Совсе-ем не знакома с нашей долей! Ну ничего-о, вот и познакомишься, хах! – Анфиса растягивала слова с издёвкой, явно наслаждаясь. – Ничего-ничего, у нашего пана ты мигом як шёлковая станешь! Кажут люди, шо ты дерзка до невозможности! Так ежели це правда, господин-то наш из тебя всю дурь выбьет очень-очень скоро!

Анфиса громко прыснула со смеху. Крестьяне оборачивались на неё, качали головами, но от жатвы не отвлекались. Что уж тут они могли сделать?.. Доиграется – получит хорошую трёпку. Каждый был здесь сам за себя и на защиту вступать не станет, Настя это уже поняла. Искусница проглотила злые слова со слезой и взялась за уборку злаков.

– Ну як же ты жнёшь, ну якая нормальная людина так жнёт? Неумёха, тьфу! – продолжала плеваться ядом Анфиса.

– Я в деревне выросла, но не жала ни пшеницу, ни рожь, – наконец тихо изрекла Настя.

Наклонившись, она обхватила одной рукой охапку колосьев, а другой забрала её серпом. Срезать оказалось тяжело. Может, серп затупился?.. Не похоже. До сих пор саднит порез от него на шее, о Властоше служит напоминанием.

– И чем же ты там, в своей деревеньке занималась, а-а? – смешок потёк с бесцветных губ Анфисы, сверлящей новую девку презрительным взглядом.

– На мельнице работала вместе с батюшкой, – ответствовала девочка. Что в её родной деревне, что в Южной Полесовке, работа была везде одинаковой. – Я могу молоть муку, печь пироги, починить механизм в мельнице, но, видно, правильно жать мне ещё придётся учиться…

Настя шмыгнула носом, с трудом срезала ещё один жмут. Не хотелось забывать о работе и вспоминать прошлое. Воспоминания рвали сердце с изощрённой жестокостью.

– Так ты у нас вольная деревенская! – Видя, что Настя не отвечает, Анфиса загоготала пуще прежнего: – Не-ет, вы только гляньте на неё, а-а! Вольная пта-ашка! Ручки изнежены, белы, як у панночки, будто и не работала никогда! Никогда хозяину, видать, не подчинялась! Ничего, таперча будешь як все, познаешь