По воле чародея - Лилия Белая
– Поднимайся, милая, – не оборачиваясь к ней, велел Вишнецкий. – Не заставляй меня ждать.
Анастасия, стиснув зубы, встала на ноги и, тяжело дыша, подошла к крупу коня. Сердце Искусницы сжалось, когда она глянула на чародея.
– Пожалуйста… – слетело с пересохших губ.
– Не строй из себя жертву, – глядя вдаль, на золотое жнивье, молвил пан. – Тебе здесь никто не посочувствует. Потому что, такова моя воля.
И он повернул к ней голову, загораживая солнце.
Настя вздрогнула.
Эти зелёные яркие глаза были острыми, как заточенный серп. Облачённый в чёрные одежды, восседающий на вороном коне на фоне утреннего восходящего солнца, пан казался олицетворением самой Смерти. Он точно сошёл с одной из карт магического Оракула. Конь нетерпеливо гарцевал под всадником, рвался вперёд, словно они с хозяином были в сговоре, как проучить дерзкую девчонку.
– Время передышки истекло. Следуй молча и без слёз, если не желаешь повторения.
Маг пришпорил Дамана, и конь двинулся вперёд. Настя мысленно благодарила Единого за то, что теперь не пришлось бежать следом. Однако, Властош не останавливался, а поле, казалось, и не думало приближаться.
Пытке, всё же, суждено было закончиться. Едва Даман остановился, Настасья рухнула на землю совершенно без сил.
Туда, откуда брало начало неубранное жнивье, подтягивались десятки крестьян с серпами да косами наперевес. Настасья видела сквозь пелену тумана, заслонившего глаза, и мужчин, и женщин в белых, чистых одеждах… Туда-сюда, не смея отставать от родителей, сновали дети. Но Данилушки среди них не было.
Анастасию подхватили крепкие руки, поставили на ноги. Ослабевшая, со связанными запястьями, она пошатнулась, однако пан не позволил ей вновь упасть.
– Смирно стой, не притворяйся, – прошипел он ей на ухо.
Властош обвёл серьёзным взглядом собравшуюся толпу крестьян.
Люди выглядели бодро, словно утро вдохнуло в них новые жизненные силы. Белоснежные рубашки, румяные лица и остро заточенные серпы золотило восходящее солнце. Прошли мгновения, и в искрящийся утренний блеск золота ворвалось крупное чёрное пятно. Оно стремительно падало вниз, люди узнали в нём Каркраса.
Ворон ударился о землю и, превратившись в человека, подбежал к чародею. В руке оборотень держал плеть.
– Две седмицы вы прохлаждались, пока Яков Миколыч пребывал в отъезде, верно? – глуховато звучащий насмешкой голос волшебника эхом разлился над колосьями созревшей пшеницы. – Что ж, взамен Якова за вами отныне Каркрас будет наблюдать. Я даю вам трое суток. За три дня вы должны окончить то, что не смогли выполнить за четырнадцать дней… – Властош не выдержал, и с губ его сорвалось: – Тупицы вы безмозглые! Мне с королём проблемы не нужны. Как вы помните, основная часть работы ложится на мои плечи! Я!.. Я здесь перебираю каждый колосок, ища золото в зёрнах, а ваша задача только пожать всё да в овин отнести! Неужто, этого нельзя было сделать раньше?!
– Пане, мы працевали, але… – начала было чернобровая Оксана в красочной вышиванке, но Властош так рявкнул на неё, что она тотчас умолкла.
– Раньше надо было думать! – слышало пшеничное поле взбешённый голос Властоша Ладовича. – А сейчас времени не хватает! Живо за работу! Благословлять не стану, я вам не священник. Пусть дядя Макар за вашу удачу отвечает, не только ворона слушайте, но и дядьку! Правила знаете: работать без продыху до полудня, там передышка, пока солнце ослабит жар, детям я дарую поблажки, но остальные, – тон чародея понизился, волосы побелели, глаза полыхнули страшным блеском, – попробуйте только не выполнить норму… Клянусь, шкуру спущу с каждого.
Крестьяне покорно закивали. Притихшие дети смотрели себе под ноги. Настасья терпеливо возвела глаза к небесам, моля их о справедливости. Старый дядя Макар первым развеял напряжённую тишину, спросив, что им делать с этой девочкой.
– Ах да, совсем забыл о тебе, – Властош, не скрывая раздражения, с силой схватил Настасью за локоть, притянул к себе. – Ваша новая девка! Знакомьтесь, зовут Настькой. Научите её работать, а то совсем в вольных деревеньках люди разленились! Пусть ночует у Макара в хате. Данилка будет жить и служить мне в поместье.
Разумеется! Властош не зря хочет разлучить Данилку с ней. Сделать ей жизнь в оковах ещё хуже – вот его цель.
Настасья не сдержалась, горько усмехнулась своей мысли.
– Отчего ухмыляешься? Я сказал что-то смешное? Видишь, где поле заканчивается? – Он указал вдаль, но Настасья вместо ответа, обронила иное:
– Вы с такой добротой относитесь к своим крестьянам, удивительно, почему они не захотели работать на вас!
Шляхтич ничего не ответил и направился к Даману. Настасья, думая, что пан отдалился так, что не услышит, тихо обратилась к толпе крестьян, не сдерживая чувства и ощущая в ту минуту небывалую храбрость.
– Как вы можете до сих пор его терпеть? – Она верила, что подневольные люди поймут смысл её слов. – Неужто вы ничего не скажете в свою защиту?! – Она почти зарыдала, рассматривая крепостных. – Как вообще такое обращение с людьми позволено в нашем государстве? За что?!.. Неужели вы…
Речь свою Настя договорить не успела: Властош услышал. Рассвирепев, он вдруг рванулся к ней, схватил с земли попавшийся под ноги серп, вцепился в золотые кудри и запрокинул девчонке голову. Настасья вскрикнула. Храбрые слова исчезли из мыслей, как только шею чиркнуло острие серпа. Каркрас довольно осклабился.
Крестьяне замерли, настороженно наблюдая за паном, но не смея обронить ни слова. Даже дети смотрели серьёзно, без страха. Такого поворота следовало ожидать.
– Продолжай, Анастасия! Мои люди хотят услышать твои пламенные речи! – с ненавистью воскликнул Властош, сильнее сгребая волосы на затылке девчушки. – Продолжай! Ну! Что же так лепетать? Раз уж положила начало «государственному перевороту», надо уметь договаривать смелую речь до конца и говорить громко! Тебя все слушают! Давай!
Один мужик прыснул смехом. И его поддержали такими же издевательскими насмешками, отнюдь не в защиту Настасьи.
– От гэта дурная дзяучинка! – воскликнул какой-то молодец, выдавая яркий белореченский диалект, размахивая руками. – Зараз цябэ пан наш зрэжэт, як каласок пшеничный!
– Що ж ты така смелая, а короля не звергла? – загоготала какая-то баба на милоградском. – Вси ж знають: свобода – це смерть!
Настя широко раскрыла глаза. Она хотела забыть услышанное. Это было враньё, какая-то ложь, выдаваемая за истину! Но Настасья молчала, глотая слёзы. Она тяжело дышала, глядя в ясное небо. Связанные руки дрожали.
– А теперь громко расскажи о том, какие мы несчастные! – раздалось гневное из толпы. – Какая несчастная Славения! Чего ж ты молчишь?!
– Она и слова не можэ казати, – тихо шепнул Олешка на ухо Оксане, с ужасом следящей за действиями чародея. –
