По воле чародея - Лилия Белая
Властош молча сел за стол, продел белую нитку в ушко иголки и принялся заштопывать скатерть. При каждом уколе иголкой Самобранка болезненно взвизгивала.
– Извини, придётся терпеть! – рявкнул на неё чародей.
– Вы его няня? – между тем, спросила Настасья Палашку.
Сердитый взгляд девочки сверлил мага, занятого работой.
– Верно, дитятко. Меня зовут Пелагея Агафоновна, я – главная повариха в усадьбе господина Вишнецкого. Скатерть – для самых исключительных случаев, пан наш редко её достает, большая честь отведать её еды, тебе, вон как, разрешил. Шо же ты, спасибо ему не скажешь?..
– Хорошим манерам родичи-мельники её не учили! – хмыкнул Властош.
– Не скажу, потому что он мне враг, – не побоялась резких слов Анастасия. – Заклятый враг. Хлеще Аспид-Змея.
Палаша тут же схватила её за плечи с возгласом:
– Угомонись, дитятко! Не говори так!
Пан вновь ухмыльнулся, но от работы не оторвался. Настя ещё что-то верещала, но Вишнецкий уже не слышал. Постоянно сдувая длинную белую прядь волос, падающую ему на глаза, он продолжал работать иглой. Но тут Настасья повысила голос.
– За колдовство вы ответите! – закричала она вдруг со слезами на глазах. – Я не стану вам руки целовать, только из-за того, что вы меня угостили, не так меня учили! Вы ответите за мельницу, моего отца и наших друзей! Ответите!
Палашка не успела увести девчушку из трапезной.
Терпение Властоша лопнуло. С силой воткнув иглу в ткань и снова вызвав стон боли у несчастной Скатерти, он быстрым шагом приблизился к Настасье. Палашка заслонила её собой, боясь, как бы пан чего не сделал с непокорной девицей. Зелёные глаза по-лисьи горели, волосы чародея побелели, рот скривился.
– Отойди, Палаш, прошу, – мягко настоял шляхтич, и кормилица, ведомая какими-то страшными силами, беспрекословно подчинилась.
Живого щита в виде Палаши не стало, и Настя оказалась беспомощна. Удушающие волны страха сковали её тело, когда пан вцепился ей в руку, притянул к себе, и, ухватив сзади за шею, приблизил ухо девочки к своим губам.
– Слушай меня сюда, гордячка, – шептал он колющим морозным тембром: если бы голосом можно было убивать, то у ног чародея уже лежал бы труп. – За тот спектакль, что ты здесь устроила, я не оставлю тебя безнаказанной. Я по-хорошему хотел дать тебе шанс, но ты его не приняла. Что ж, выспись как следует сегодня ночью, ибо я тебе обещаю, я клянусь перед богами, эта ночь будет единственной твоей спокойной. А вот с завтрашнего дня, дальше, – Властош заглянул ей в лицо, с наслаждением отметил запечатлённый на нём ужас и с усмешкой договорил: – Завтра, мельникова дочка, я устрою тебе сладкую жизнь…
– Власт, пожалуйста… – попросила кухарка. – Отпусти её…
Голос Палашки – тёплый, едва слышный, умоляющий, подействовал. Пан убрал руку с шеи Настасьи и притворно нежно провёл пальцами по её щеке.
– Завтра отправишься к крестьянам, освоишься и будешь жить у них. Нечего тебе в усадьбе делать. Нас ждёт много работы. Пшеница сама себя не сожнёт. Палашенька, милая, уведи её с глаз моих долой, пока я не совершил грех.
Палашка тут же схватила Настю и поспешила вывести её из залы, молясь, чтобы пан не кинул вслед чем-нибудь тяжёлым.
Едва дверь захлопнулась, в трапезной прозвучало нехорошее слово, но это показалось Самобранке менее ужасным, чем битьё посуды и стекающий с пальцев хозяина огонь, грозящий подпалить ткань. Тихо выругавшись, пан вернулся к столу, присел и принялся работать дальше.
– Всё хорошо? – аккуратно спросила Самобранка.
– Нет, не хорошо, Самобранка! – взорвался Властош. – Ты что, не видишь?!
Будь Самобранка человеком, она бы точно вздрогнула и, наверное, отошла подальше.
– Конечно, не вижу, – согласилась она, – у меня нет глаз. Ещё вишнёвой наливочки?
Властош зашипел:
– Скатерть, я тебя сейчас…
– Понятно! Всё гораздо хуже! Кофе с коньяком!.. Щас сделаю!
– Не надо! – Вишнецкий горестно, со стоном подпёр рукой голову, гудящую от боли и недосыпа. – Я искал Искусника очень долго. Тебе ли не знать? Правда, не думал, что мне попадётся по итогу вот это. – Властош взял себя в руки, продолжил зашивать ткань. – Настасья сейчас – единственная, кто может помочь узнать имя убийцы моей матери, и только она сможет дать мне такие силы, с помощью которых Славения и чародеи обретут свободу… Я обещал не только союзникам из Шляхты, богам и самому себе, я ещё обещал Маре. А тут, видишь, наконец нашёл Искусницу, а она оказалась…
– Дурой? – услужливо подсказала Скатерть.
Пан поморщился.
– Ох, ну побереги ты своё красноречие!
Самобранка помолчала, изредка ойкая при новых стежках.
– А это не красноречие, пане, – произнесла она, наконец. – Это – факт. А факты, как говорится… Хм, возможно, не всё так просто. У меня нет глаз, но я прекрасно вижу, что девочка вас ненавидит.
– Какая прозорливость! – ехидно восхитился Вишнецкий.
– Может, мне-то расскажете, что произошло на самом деле? – предложила Скатерть.
Властош отложил иглу и задумался.
– Что тебе даст мой рассказ?
– Помогу разобраться в проблеме.
Властош прикрыл глаза. Правду пришлось поведать Скатерти без прикрас. Ей можно. Маг знал: она без его позволения не выдаст истину кому попало. Самобранка, на удивление слушала молча и даже не язвила.
– Возможно, я сам виноват в том, что девчонка меня ненавидит, – прошептал под конец Вишнецкий, поражаясь, что говорит так открыто. – Не выдержал, а ведь хотел с ней по-доброму…
Скатерть подавилась смешком:
– Да-да, не выдержали и по-доброму сожгли ей мельницу.
– Это вышло случайно! И почему я должен перед тобой оправдываться?! – чародей резко воткнул иглу в ткань, и Самобранка обронила нелитературное слово.
– Знаете, пан, я, конечно, всегда – за вас, но тут… Кабы я была женщина, – а я и есть женщина! – и будь у меня руки, на месте Насти я вам хорошенько врезала бы.
– Смотрю, языкастая больно стала…
– Понимаю, – согласилась Скатерть, – правда всегда глаза колет, но что ж поделать! О, даже не думайте мне угрожать, я ж знаю, что вы не посмеете меня тронуть.
Пан неожиданно рассмеялся:
– И ты с отрадой этим пользуешься, негодная!
– Да! – не стала скрывать Скатерть-Самобранка. – Конечно!
Властош потянулся к бокалу наливки.
– Так, что ты предлагаешь? Я, по-твоему, должен просить у Насти… прощения?
– Боги великие! – воскликнула на всю залу изумлённая Скатерть. – Что вы такое говорите! Эти святые слова вам комом в горле встанут, и вы подавитесь! Такая нелепая смерть! Я, конечно, не так вас люблю, но такой
