Злая. Сказка о ведьме Запада - Грегори Магуайр

– Караван идёт следом за сезоном грязных набегов кавалерии из Изумрудного города. Всё эти облавы на винков, – пожаловался он.

Неясно было, говорит он о местном раздоре из-за пьяного оскорбления какой-нибудь винкской девицы или о работорговле и переселении жителей в неволю.

Лагерь свернули, озеро осталось позади. Молчаливый лес тянулся ещё полдня. Время от времени солнечные лучи пробивались сквозь полог листвы, но свет этот был бледный, цвета жидкого яичного желтка, и, казалось, никогда не падал прямо на дорогу, всегда оставаясь лишь сбоку. Впечатление было жуткое – точно сама Кумбрийская ведьма двигалась рядом, незримая, незваная, скользя между деревьями, прячась за камнями, поджидая в тенях, наблюдая, подслушивая. Больной старик гнусаво причитал и молился о том, чтобы выйти из зачарованного леса до того, как он умрёт, иначе его духу никогда не найти дорогу обратно. Мальчик плакал, как девчонка. Повар свернул шею курице.

Даже пчёлы перестали жужжать.

Посреди ночи повар исчез. Все были в смятении, кроме Эльфи – она отнеслась к этому с полным безразличием. Что с ним случилось – похищение, приступ лунатизма, самоубийство? Может быть, это злобные дикари юнамата следили за ними? Или сама Кумбрийская ведьма решила отомстить им за дерзкое обсуждение? Версий было немало, а вот завтрак оказался испорчен – яичница вышла жидкой и несъедобной.

Ворчун не заметил исчезновения повара. Он свернулся калачиком, скалясь в своём коматозном сне, под боком у Лирра.

Пчёлы впали в загадочную спячку внутри полого обрубка ствола, который путники взяли с собой, чтобы насекомые чувствовали себя как дома. Ворчун, все ещё страдавший от яда пескуна, спал едва ли не целыми днями. Путники, боясь, что их подслушают, почти перестали разговаривать.

К вечеру сосны, наконец, начали редеть, и лес сменился на лиственный. Вокруг появились оленерогие дубы, чьи широкие ветви пропускали больше неба – блекло-жёлтого, тусклого, но всё же неба. А впереди уже виднелся край обрыва. Караван поднялся выше, чем казалось. Внизу раскинулся оставшийся путь через Кумбрийский перевал – ещё четыре-пять дней дороги. А за ним начинались Тысячелетние Пастбища.

Никто не сожалел о том, что теперь появилось больше света и простора. Даже Эльфи неожиданно почувствовала, как у неё отлегло от сердца.

Посреди ночи пришли юнамата. Они принесли в дар сушёные фрукты, пели племенные песни и заставили всех, кто мог, подняться и пуститься в пляс. Их гостеприимство ужаснуло путников больше, чем предполагаемое нападение.

Чем больше Эльфи наблюдала за пришедшими юнамата, тем мягче и уступчивее они ей казались – пугливые и бесстрашные одновременно, как школьницы. По крайней мере, такими они себя показывали. Болтливые, непосредственные, упрямые в споре – они напоминали девушке квадлингов, среди которых она выросла. Возможно, этнически эти народы были некогда родственны друг другу. Длинные ресницы. Узкие локти. Гибкие, почти детские запястья. Вытянутые головы и тонкие, напряжённые губы. Невзирая на чужестранную речь, с ними Эльфаба чувствовала себя как дома.

Юнамата ушли утром, недовольно ругаясь на жидкие яйца за завтраком. Рафики заверил, что теперь от племени не будет проблем. Казалось, он сам был немного разочарован тем, что его услуги не пригодились.

О поваре не прозвучало ни слова. Юнамата, похоже, ничего не знали о его судьбе.

Когда караван продолжил спуск, над ним вновь распахнулось небо – прохладное, осеннее, безбрежное, как раскаяние. Оно тянулось от края до края земли, куда хватало глаз. Равнина внизу по сравнению с горами казалась гладкой, как озеро. Ветер пробегал по ней, чертя узоры, словно выводил что-то на незнакомом языке завитков и полос. С такого расстояния не было видно ни одного животного, хотя кое-где горели племенные костры. Кумбрийский перевал практически остался позади.

Затем прибежал юнаматский гонец, бесшумно касаясь земли кожаными подошвами. Он прибыл с перевала с новостью: у подножия утёса нашли тело. Возможно, оно принадлежало повару; предположительно, это был мужчина, но кожа покойного так распухла от язв, что внешность почти невозможно было различить.

– Это всё пчёлы! – зло воскликнул кто-то.

– О, неужто? – ровно парировала Эльфи. – Они так давно спят. Разве не было бы криков, напади насекомые на человека посреди ночи? Пчёлы что, сначала ужалили его в горло, чтобы опухли голосовые связки? Какие они сообразительные.

– Это пчёлы, – пробормотали снова, и намёк был ясен. Это сделала ты.

– Ах, я и забыла, какое богатое у людей воображение, – ядовито огрызнулась Эльфи. – Поистине нет ему пределов.

И всё же она не расстроилась всерьёз. Ведь Ворчун наконец-то пришёл в себя, и пчёлы тоже пробудились. Возможно, это большая высота на вершине Кумбрийского перевала погрузила их в сон. Нередко Эльфи предпочитала их общество остальным путешественникам. Подобно тому, как пробудились во время спуска пчёлы, чем ближе караван был к равнине, тем бодрее себя чувствовала женщина.

Рафики указал на несколько поднимающихся столбов дыма на горизонте. Сперва путники предположили, что это пыльные вихри, но Овси одновременно разубедила и встревожила их: это были вечерние костры большого лагеря. Племя скроу. Наступил осенний охотничий сезон, хотя на всём пути им ни разу не попадалось никого крупнее зайца или луговой лисы (чей пушистый хвост бронзовой вспышкой мелькал на увядающем золотом лугу, а чёрные лапки напоминали чулки на служанке). Ворчун был в восторге от перспективы встречи с дичью и по ночам едва мог спать. Даже во сне он дёргал лапами, точно на охоте преследовал добычу.

Путешественники боялись скроу больше, чем племени юнамата. Рафики не слишком старался развеять их страхи. Он оказался осторожнее, чем представлялся вначале, – возможно, сама его работа, состоявшая в посредничестве между недоверчивыми народами, требовала осмотрительности. Лирр начал безнадёжно боготворить его уже спустя первые несколько дней путешествия. Эльфи подумала: какие же глупые создания – дети. И такие неловкие, потому что всё время меняются из-за стыда, из-за потребности быть любимыми или чего-то ещё. А вот животные рождаются такими, какие есть, принимают это – и на том всё. В отличие от людей, они живут спокойно.

Эльфаба почувствовала неожиданный прилив радостного предвкушения при мысли о встрече со скроу. Наряду со многим другим она успела забыть, каково оно – предвкушение.

С наступлением ночи все насторожились от страха и волнения. Небо пульсировало бирюзой, даже в полночь. Звёздный свет и хвосты комет превращали кончики бескрайней травы в чеканное серебро. Как тысячи свечей в храме – только что задутых, но ещё мерцающих.

«Если бы можно было утонуть в траве, – подумала Эльфи, – это была бы лучшая смерть».

К полудню караван достиг окраины лагеря скроу. Навстречу им выехала группа представителей племени, остановившись у границы своих владений, там, где песочного цвета шатры постепенно уступали место нетронутой траве. На всадниках – их было семь или восемь, мужчин и женщин – выделялись синие ленты