Громов. Хозяин теней. 5 [СИ] - Екатерина Насута

я не собиралась читать мораль, но и считать её вовсе устаревшей полагала неправильным. А ещё эта свобода развращала. И мне даже пришлось несколько раз давать отпор тем, кого я полагала товарищами по борьбе. По идее.

Домашняя девочка попала в гнездо разврата и удивилась, что так тоже бывает?

— Как-то случился конфликт, когда я… они ведь употребляли не только алкоголь. А опиум вызывает зависимость. Пусть её и не считают опасной, но мой дед убеждён, что просто недооценивают. Что необходим жёсткий контроль над подобными препаратами. Что регулярное их употребление разрушает саму личность.

— Он прав, — сказал я. И Карпу Евстратовичу пояснил. — Нарики — это ещё тот головняк. Наркоманы. Ну, те, кто потребляет эту гадость. У них, когда ломать начинает, вообще мозги отключаются. Они за дозу и мать родную прибьют, и не только. Что угодно сотворят.

— Именно, — Одоецкая поглядела на меня и что-то такое во взгляде было, врачебно-любопытное, так вот на меня в том мире глядели, когда я не помер, но начал вдруг выздоравливать. — И я потребовала запретить употребление опиума. И в целом заговорила о дисциплине. О том, что если мы собираемся менять мир, то должны стать образцом для подражания. И значит, нужно думать в том числе о морали.

— Вас не поняли?

— Мы… понимаете, я… меня… — она густо покраснела. — Меня подняли на смех. И вовсе… сказали, что мораль устарела. Что по-настоящему свободный человек свободен и от неё. Что главное — это благо революции. Я читала кодекс, но я со многим категорически не согласна! И… случился спор. Очень некрасивый… его остановил Ворон.

Я прям вперёд подался, услышав это имя.

Вернее, кличку.

Птичка-невеличка, чтоб его. Привет передала и исчезла. Но выходит, что не совсем.

— Это ваш… возлюбленный?

— Да, — княжна опустила голову. — Мне так казалось. Он… он тогда снова пришёл мне на помощь. Просто велел замолчать, и все замолчали. А мне сказал, что я ещё не готова. Что некоторые идеи могут показаться на первый взгляд радикальными, но это потому что я выросла в другом мире. И мне нужно больше времени, чтобы проникнуться. Только… знаете, я тогда уже начала понимать? Прозревать? Как правильно? Этот путь… он не мой. Взрывы. Террор. Убивать народ, чтобы вызвать его гнев? Чтобы обострить существующие проблемы? Это… это как грелку класть на живот, когда он болит!

— А нельзя? — удивился Карп Евстратович.

— Конечно, нет! Воспалительный процесс от тепла усугубится! Это верная смерть! И я… я сказала это Ворону. Сказала, что думаю. О разочаровании. О сомнениях. Что я не собираюсь выдавать их полиции, но у меня своя дорога. Я уеду, как собиралась. Сперва к деду. Он всегда понимал меня лучше остальных. Он бы помог сдать экзамен на первую ступень, на младшего целителя, а там, возможно, нашёл бы место. У меня имелись деньги. Небольшое наследство от прабабушки. Его бы хватило, чтобы жить и организовать небольшой кабинет. Я могла бы лечить людей. Просто лечить людей. Когда я произнесла это вслух, то и сама осознала, что всегда хотела именно этого. Возможно, в будущем открыть госпиталь, где нуждающимся бы оказывали помощь бесплатно.

Парадокс в том, что выйди Одоецкая замуж за своего этого… как его там… Германа? Генриха? В общем, открыть госпиталь ей было бы проще.

— И что вам ответили?

— Ворон сказал, что понимает. И принимает. Что не всем дан путь огня.

Интересное выражение.

Очень.

— Он маг? — Карп Евстратович тоже за него уцепился.

— Ворон? Да.

— Огневик?

— Не знаю, — Татьяна покачала головой. — Он и о даре молчал. Но… однажды его ранило. Была операция… экспроприация…

Я киваю. Мол, понятно.

Оно и вправду понятно. Грабёж обыкновенный, но с благородным названием. Как там говорил глава пиар-отдела? Слова имеют значение. Так что грабёж — это для бандитов. Голая уголовщина. А вот экспроприация — дело иное. Благородное и подобающее строителям нового мира.

— Ранение сквозное, но я волновалась. И не только я. Ворона все любили. И ценили. Он… понимаете, сложно описать словами. Но когда он появляется, то все остальные будто исчезают. А когда начинает говорить, хочется слушать и слушать.

Ага, я тоже заметил, что эта зараза харизматичная до крайности.

— И поэтому его ранение многих испугало. Я взялась помочь. И помогла. Тогда и поняла, что он одарённый. На дарников сила отзывается иначе. Но вот что это за дар, я не сумела определить. Только то, что он есть и яркий.

— Вы спрашивали?

— Да. Но мне сказали, что это не имеет значения. Тогда… мне кажется, что уже тогда он решал, что со мной делать. А после разговора, когда я заявила, что ухожу, решение и принял. Ворон попросил потерпеть ещё немного. Ему нужно было время, чтобы выправить документы. Чтобы перевезти меня в другой город. Сказал, что оттуда я смогу связаться с дедом, если захочу. Но лучше бы самой попробовать, чтобы понять, как оно, жить без поддержки семьи и в целом…

Вдох.

И выдох. И бледность её становится сильнее.

— Он пришёл в сопровождении ещё двоих. Сказал, что всё готово. Что меня довезут до станции, но не в Петербурге, где за вокзалами полиция наблюдает, а дальше, до местечковой. Как он… не помню. Название такое, забавное… сели в машину. Он убрал саквояж с моими вещами. Не совсем моими. Платье я сразу после побега отдала. К чему мне шелка? Вот… а ожерелье оставила. Я хотела его вернуть маме. Это ведь её. Но мне кое-что собрали с собой. Обычную одежду. Бельё. Саквояж, помню, был таким лёгким. Ворон вручил паспорт. Татьяна Михалецкая.

Она грустно улыбнулась.

— Я села в машину. Ворон поцеловал в щеку, сказал, что свяжется со мной. И чтобы я не волновалась. Всё будет хорошо. И флягу дал. С чаем. Сказал, что дорога долгая, мне понадобятся силы. Флягу и пирожок. Мне показалось это таким… милым. И надежда появилась, что он действительно меня найдёт. Что эта забота, она… она уже личная немного. Понимаете?

— И вы съели?

— Да. Я… люблю пирожки. Я потом уже поняла, что что-то не так, когда в сон потянуло. И я уснула. А проснулась уже в совсем другом месте. Боюсь, я мало что могу рассказать о нём. Это определённо лаборатория. И хорошо оборудованная. Хотя большая часть приборов изменена, и я не