Кондитер Ивана Грозного (СИ) - Смолин Павел

— Договор, — пожал я мозолистую ладонь Николая.

Не чурается батюшка келарь ручного труда. Полагаю, его не чурается и сам игумен, несмотря на свое положение.

— Только есть один момент, — предупредил я.

— Забрать тебя могут, — понял, о чем я келарь. — Пока о том не думай — Государю нынче не до тебя, а дворяне твои с утра письмо получили, завтрашним утром разбойников гонять выступают. Ты им в этом деле без надобности, поэтому не удивляйся, когда они попросят тебя в нашем монастыре их возвращения или Государева человека дождаться: они о случившемся отписали. Может и вовсе о тебе Государь забудет. То простому человеку обидно может быть, но ты не серчай: Государь на Руси один, людишек вокруг него много, а ты и сам говоришь, мол, не чета отцу твоему, и кухни Государевой не достоин.

Ничего себе новости!

— Спасибо за вести, батюшка келарь, — благодарно поклонился я. — Все одно к одному идет.

— Одно к одному, — согласился Николай. — Ежели монастырю нашему пригодишься, значит и впрямь здесь твое место. Ну что, идем на кухню?

— Без надобности, батюшка келарь, — заявил я. — Ежели бересты да чернил не пожалеешь, прямо здесь начертить кое-чего могу. Понравится — начнем переделывать, нет… — пожал плечами. — Поделюсь другими кухонными хитростями. Но сначала я у тебя замок для сундука моего попросить хотел — послушники промеж себя говорили, будто вор в монастыре завелся.

— Тьфу, балаболы, — приложил подчиненных келарь. — Ты их не слушай, батюшка Филарет в годах великих, порою сам не помнит где он и как, бокал свой сам спрятать куда-то мог да забыть.

Изо всех сил замалчивать проблемы начальство любит уже в эти времена.

— Вам виднее, батюшка келарь, — заверил я Николая. — Да только с замком-то оно спокойнее. Даже ежели вора в монастыре нет, однажды у меня могут завестись враги. Я здесь — грек, иноземец, и ежели в моем сундуке найдут что-то чужое, боюсь, слушать меня да разбираться особо никто не станет.

Хмыкнув, Николай улыбнулся:

— И впрямь при уважаемом дворе рос. Будет тебе замок, будет и береста с чернилами, — протянул мне то и другое. — Пиши, а как закончишь, за замком тебя свожу, самый крепкий себе сам выберешь.

Вроде как аванс, а вроде как и нет. А береста-то какая-то царапанная, с неразборчивыми следами прежних букв. Соскоблили ненужное, видимо, и рачительно пустили в дело по второму кругу. Рационально, логично, и даже уважение внушает такое умение распоряжаться ресурсами, но вы бы, уважаемые древние русичи, о потомках подумали: даже пара слов на полуразложившемся от времени куске бересты могут пролить свет на темное пятно в истории. Эх, никакого уважения к археологам из будущего!

— Значится так… — вооружившись пером, я макнул его в чернила…

— Да ты ж не умеешь! — почему-то возмутился батюшка келарь, споро отобрав у меня перо и чернильницу. — На-ка вот, угольком лучше, — выдал мне маленький, острый кусочек угля, зажатый для удобства в расщепленную палочку.

В целом-то прав: я пером и чернилами по бересте не писал никогда, попортил бы ценные материалы. Нацелившись, я приготовился провести первую линию, и тут Николай положил ладонь на бересту, помешав мне:

— А вообще знаешь, Гелий, — сердечно улыбнулся. — Береста-то у нас заканчивается. Давай лучше палочкою на земле сначала нарисуем, а то ежели на бересте, секреты твои скрасть могут, — придумал оправдание своему жлобству.

— Хорошо, батюшка келарь, — согласился я. — Только за замком зайдем по пути к земле и палочкам.

— Зайдем, — вздохнул келарь так, будто я у него почку для пересадки прошу, а не замок, который после моего отъезда вместе с сундуком в монастыре и останется.

Глава 4

Выполненный палочкой на земле за зданием «склада», чтобы посторонние не видели, план реорганизации кухни вызвал у батюшки келаря и привлеченного им к делу главного повара батюшки Михаила смешанные чувства.

— Как-то оно совсем по-другому получится, — выявил келарь основную «фичу».

— Непривычно оно работникам, запутаются и гору снеди зазря переведут, — развил его мысль Михаил.

Понять можно — в эти времена как никогда не хочется «чинить то, что работает». Монастырю в этом плане еще нормально — ну запорят пару-тройку трапез послушники да трудники, но по миру монастырская братия от этого не пойдет. А крестьянину как новые методы сельского хозяйства пробовать? Не получится — всё, здравствуй, голодная смерть.

Ну и репутации у меня не хватает «протолкнуть» нововведение одной лишь ею. Придется долго и нудно уговаривать вот этих двух деятелей в подрясниках.

Кстати о «подрясниках» — пояс, любой, а не только монаший, в эти времена считается чуть ли не главным атрибутом в одежде. Не подпоясан, значит лох, чмо и скорее всего лиходей, с которым знаться себе дороже. У меня поясок хороший, в виде красной тряпицы, и он хорошо подчеркивает мои дорогие по местным меркам шмотки. Это там, в будущем можно позволить себе поспорить с поговоркой «встречают по одежке», а здесь это смерти подобно: одежда и прочий инвентарь служат сразу и инструментом оказания первого впечатления, и рекомендательным «письмом», и документами, и показателем статуса.

— Непривычно, но в силу толковости сего, — потыкал я палочкой в план. — Работники освоятся быстро, за день-два. В эти дни, спору нет, будут ошибки и пустая трата продуктов, но дальше процесс готовки ускорится, и у монастыря появятся свободные рабочие руки.

— Давай еще разок, Гелий, — решил вникнуть получше батюшка келарь. — Это чего? — носком сапога с кокетливо загнутым носком указал на кусок плана.

Удобно расположились — на скамеечке сидим, солнышко светит, птички поют, со всех сторон шумит работою монастырь, и только мухи, комары да блохи — все мы здесь время от времени почесываемся, к этому тело тоже привычно — мешают идиллии. А так, как говорят в монастыре, очень даже «благостно».

Мы втроем наклонились к плану поближе, и я еще раз, стараясь избегать терминологии будущего, рассказал где, как и чего.

— На словах-то оно гладко выходит, — поморщившись, признал Николай. — Да вот как оно на деле будет… — скептически вздохнул.

— Кухня монастырская веками строилась, и, если она такова, значит другою быть и не может, — заявил Михаил.

«Жизнь такова и больше не какова». Консерватор хренов. Что ж, есть у меня «приём» и на консерваторов: нужно объявить новинку древними, утраченными знаниями. Предков в эти времена уважают все, и уважают сильно — вот им все свои «придумки» приписывать я и буду.

— Опасения ваши, батюшки, я понимаю, — заверил я. — Предки, что у вас, что у нас, великими людьми были, и лишь их трудами имеем мы то, что имеем.

Батюшки покивали.

— Да только отец мой тоже не дурак был. И дед мой, который кухню такую, — указал на план. — В самом Цареграде видал, причем чудом — дед тогда у мясника на побегушках был, стражник поссать уходил, получилось заглянуть внутрь, — предельно «человечная», яркая на контрасте с сияющим ореолом Царьграда деталь добавила выдумке достоверности, — Заглянул дед и обомлел — каждый работник на своем месте, каждое движение в толк идет, никакой лишней суеты и толкотни. Запомнил он тогда увиденное накрепко, а как подрос, научился искусству кулинарному да в услужение уважаемому человеку пошел, сам такую кухню себе и оборудовал. Уважаемый человек через это путем угощения гостей еще уважаемее стал, а кухню сию дед вообще велел в секрете великом держать.

Блин! Я же получается против дедова завета тут распинаюсь! Надо срочно «опомниться» и разыграть сценку, а впредь, когда буду сочинять вранье на ходу, нужно быть внимательнее.

— Ох я дур-р-рак! — на «родном», греческом заклеймил я себя и движением ноги стер план.

— Эй, ты чего? — возмутился батюшка-келарь.

— Отец деду обещал секрет беречь, а я — отцу, царствие ему небесное, — перекрестились. — Получается — клятву нарушил, — соскользнул со скамейки и встал на колени, вытянув руки к удивленным монахам. — Прошу вас, батюшки, позабудьте все, что видели.