Кондитер Ивана Грозного (СИ) - Смолин Павел

Перекрестившись, я сложил руки в молитвенном жесте и торопливо, всем видом показывая, как мне стыдно и страшно, зашептал на греческом молитву о прощении грехов:

— Господь наш, Иисус Христос, прости мне все прегрешения вольные и невольные, ибо я в них раскаиваюсь. Прошу прощения у живых и мёртвых за боль и огорчения, доставленные мной в прошлой жизни и настоящей…

Я и впрямь просил у Господа прощения, но не за самолично придуманную семейную тайну, а за то, что вру Его служителям, а заодно, через молитву эту вот, вовлекаю Его Самого в свои, чисто корыстные, замыслы. Грешен я, во лжи да стяжательстве давно и надежно погряз, но это же не я такой, а сама жизнь. Прости, Господи, раба твоего грешного. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь!

Из уважения к молитве батюшки дали мне закончить, а потом келарь потянул меня за рукав, усадив на лавку. Всё! Обновлению кухни быть — мое нехитрое, предельно циничное вранье было принято служителями Господа за чистую монету, и параллельно жгучему стыду за собственную греховность в голове возникла мысль о том, насколько мощно смог бы в этом времени «подняться» мошенник уровня Остапа Бендера. Слава Богу, я так низко не пал, и за свои привилегии отплачу ощутимым приростом уровня жизни как минимум в отдельно взятом монастыре, а как максимум — на всей Святой Руси.

— Ты погоди каяться, Гелий, — келарь ласково принялся «разводить» меня на «семейную тайну аж из самого Царьграда». — Давай вместе разобраться попробуем.

— Здесь не разбираться надо, — продолжил я изображать величайшее недовольство своей «оплошностью». — А забыть навсегда. Прошу вас, батюшки, дед с отцом с меня на том свете шкуру сдерут!

— Да погоди ты, — еще душевнее попросил келарь, приобняв меня за плечи и дыша мне прямо в лицо страшной вонью, к которой, к счастью, я привык, а потому стоически терпел. — Отец твой, царствие ему небесное, — перекрестились. — На Русь зачем ехал?

— На Государевой кухне работать, — «уныло» повесив голову, буркнул я.

— Во-о-от! — удовлетворенно кивнул Николай, важно подняв палец в воздух. — А работать настолько уважаемый человек как твой отец мог только главным поваром. Так, Михаил? — попросил подтверждения у повара.

Ловко оперирует базовыми манипуляциями средневековый русич, аж гордость за предков берет!

— Так, — конечно же подтвердил тот.

— И неужто отец твой не стал бы ничего менять в ее работе? — спросил батюшка келарь.

В принципе, уже можно соглашаться и идти уже работать, предварительно повесив на сундук лежащий в суме (карманов здесь не существует, все ходят с мешочками на поясе) замок, но для закрепления эффекта лучше еще немного «поуговариваться»

— Не знаю, батюшка, — вздохнул я. — О том мы с ним не толковали.

— Вот теперь видно, что ты молод еще очень, — хлопнул меня ладонью по спине келарь. — Хорошо себя держишь, крепко, но теперича видим, что по отцу ты безмерно тоскуешь и пропасть один в чужих краях боишься.

Я «вздрогнул», как бы убеждая батюшку в его неверных, но выгодных мне суждениях на мой счет.

— Не боись, мы тебя в обиду не дадим. Так, Михаил?

— Так.

— Спасибо, батюшка келарь, — понуро кивнул я.

— Помнишь, что в письме-то сказано? — вернулся Николай к основной теме. — Я подскажу — следует, мол, повар уважаемый, на Двор Государя всея Руси дабы «преумножить ее известную всему миру славу». Сиречь — как раз-таки секретом поделиться на радость Государю.

Процитировал письмо келарь почти дословно.

— Так, — подтвердил я и отстранился от Николая, возмущенно на него посмотрев. — Но это что получается? Что отец мой, царствие ему небесное, — перекрестились. — Клятву деду данную нарушить собирался⁈

— Молод ты, Гелий, — снова повторил келарь. — Горяч. А ты не горячись, давай лучше вместе покумекаем. Ты вот как думаешь, Михаил? — применил ту же манипуляцию в новом качестве.

— Я думаю, что клятву твой отец, царствие ему небесное, — перекрестились. — Давал в далекой юности, а когда подрос, дед другую с него стребовал, не такую суровую.

— Не стал бы отец твой, царствие ему небесное, — перекрестились благодаря келарю. — Поперек клятвы деду данной на Русь ехать. Поваров, чай, на Оттоманщине много, нашли бы кого послать.

— Не стал бы, — неуверенным тоном «клюнул» я.

— Давай вместе подумаем, — подсел поближе келарь и принялся «гипнотизировать» меня активной жестикуляцией рук. — Ты вот молод, а ребетня, ты за правду меня прости, язык за зубами держать умеет плохо. Вот и нужно их стращать, пужать, да клятвы брать строгие, чтоб не проболтались. Ты вот, Гелий, уже почти отрочество перерос, а все одно чуть не проболтался.

— Так, — низко склонил я «виноватую» голову.

— Ты себя не кори, — ласково попросил Николай. — Приложило тебя судьбиной так, что и врагу не пожелаешь. Ты себя наоборот, по делам суди: не опустил рук-то, нюни не развесил, в людей и Господа веры не растерял, как иной на твоем месте. Просто молод ты еще.

НЛПшник долбаный — он же не из-за отсутствия фантазии повторяет это свое «молод», он целенаправленно прививает мне эту «истину» прямо в мозг! Но до чего же приятно испытывать гордость за таких хитрожопых предков!

— Молод, батюшка, — признал я, склонив голову еще ниже.

— Вот отец твой потому с тебя строгую клятву и взял, — озвучил вывод келарь. — И сам такую ж в малые годы деду давал. Секрет такой, — он указал на землю. — Простым людям доверять нельзя — испортят, бед натворят, потому как замысла понять в силу скудоумия природного не смогут. А вот Государева или монастырская кухня — это ж совсем другое дело! Вера у нас, Гелий, одна, и Церковь одна. Кухней твоею, ежели справно работать станет, мы со всей Церковью поделимся, и станет секрет твой родовой в самое основание ее блеска и благолепия. А там и Государеву кухню поможем в такой же вид привести. Считай — дело отца своего сам продолжишь. Тебя, прости уж за правду, к Государевому Двору и не подпустят, а служителей Господа, да еще и благую новизну несущих, запросто. Плохо ли? Не богоугодно ли?

Эх, да мне бы в прошлой жизни хоть пару таких «переговорщиков» в штат, я бы сам договариваться вообще бы не ездил! Зачем, если батюшка келарь с этакими талантами есть?

— Как будто хорошо, батюшка, — признал я.

— Ну вот! — одобрительно похлопал он меня по плечу.

— Складно выходит, батюшка, да только клятвы-то отец с меня не снимал, — продолжил я набивать цену «фамильному секрету».

— Но ведь снял бы однажды, — мягко заверил Николай. — Понимаю страх твой, Гелий. Ты не переживай — ежели… — он пожевал губами и исправился. — … Когда кухня твоя себя покажет, мы к Его Высокопреподобию пойдем. Он с тебя грех твой надуманный снимет, ты в этом не сомневайся.

— Не буду, батюшка келарь, — со слабой улыбкой пережившего тяжелую внутреннюю борьбу юноши пообещал я.

— Вот и славно, — одобрил он и поднялся на ноги, взяв меня за руку. — Идем до кабинета моего, на бересте план напишешь — так оно надежнее будет.

Ловок — «подкормил молодого» что твою собаку Павлова, успешно выполнившую задание. Изображаем радость:

— Спасибо, батюшка келарь.

Сколь бы огромное впечатление не произвел на батюшек «фамильный секрет», вносить изменения они решили постепенно, начав с простеньких и легко осуществимых. Начав, конечно, после ужина из той же гороховой каши с хлебом, но без мяса и рыбы. На самом деле это правильно — перестраивать систему с нуля дело трудное, поэтому лучше постепенно менять старое вплоть до полной его переделки на длинной дистанции.

По сложившемуся укладу кухонный инвентарь ночью хранится в запертых сундуках. Поутру батюшка келарь открывает сундуки, и ножи, крючки да скребки расходятся по столам и рукам. В последствии что-то теряется, чего-то не хватает, и это провоцирует обиды и лишние движения в виде поисков и споров. Вечером это все собирают и прячут обратно в сундуки, закольцовывая таким образом порочный цикл.

Помимо сундуков, на ночь запирается и сама кухня, а у обеих дверей на всякий случай выставляются посты охраны. Встает вопрос — а зачем инвентарь в сундуки прятать?