Мир сошел с ума - Greko
— Они могли бы еще добавить, что мы в долгу перед Россией, — не поддержал я саркастический тон полковника. — Никто иной, как Запад, устроил интервенцию и разорил многие губернии.
Хэскелл недовольно поморщился.
— Есть один тонкий момент, мистер Найнс, и мне хотелось бы, чтобы вы его поняли правильно. Нам не нужны дискуссии, лишняя шумиха, реклама и прочее. Русские панически боятся последующей благодарности народа к нам, к тем, кто бескорыстно протянул руку помощи. И, соответственно, обвинений в свой адрес как не справившихся, не сумевших предотвратить. Это чудо, что комиссары вняли голосу разума и приняли нашу помощь…
Никакой рекламы? Полковник явно соврамши — даже за его спиной на стене висел плакат на русском языке «Америка — голодающей России». И в Риге мне рекомендовали не чураться средств наглядной агитации. Гувер так или иначе желал извлечь политические дивиденды из своей кампании. Что не отменяет того факта, что большевики попали в цугцванг и вынуждены терпеть наглую капиталистическую пропаганду.
— Помнится, что Ленин до революции на голод смотрел как на средство политической борьбы (1), — хмыкнул я. — Ему досталась аграрная страна. Голод может изменить соотношение городского и сельского населения. Проблема в том, что беженцев в городах некуда девать, для них просто не найдется работы. Безработица — вот что ждет государство пролетарской диктатуры. Социальные эксперименты до добра не доводят.
Хэскелл удивленно на меня посмотрел. Как на человека, от которого подобного он точно не ждал. И не понимал, хотя я всего лишь объективно оценивал происходящее.
— Давает оставим политику политикам, а сами займемся делом, — примирительно предложил полковник. — Вы уверены, что сможете выдержать экзамен? Достаточно ли у вас нравственных сил, чтобы сохранить душевное равновесие при виде массовых телесных мук?
— Мне многое довелось испытать.
— Запомните, лейтенант, главное в нашей работе — это организация. Не распыляйтесь. Выстраивайте производственные цепочки для бесперебойной работы наших кухонь. Не пытайтесь объять необъятное и всех спасти. Это невозможно. НЕВОЗМОЖНО! — повторил он по буквам. — И сами сгорите, и людям не поможете. Это тяжело. Но необходимо! И не вздумайте возгордиться. Одного доступа к продуктам мало, чтобы превратить вас в небожителя.
Я по-новому взглянул на полковника. В мужестве и уме ему не откажешь. Он тянул неподъемную ношу и, надо признать, эффективно.
… ARA неплохо устроилась в Москве, выбив себе пять роскошных зданий в районе Арбата. Их прозвали в соответствии с цветом фасада: дом Щукина — Розовым, а остальные — Коричневым, Синим, Зеленым и Белым. Нас с Осей устроили в Розовом, прозванным «золотым бараком», ибо после революции в нем устроили музей. Здесь на стенах висели подлинники Рембрандта, Моне, Пикассо и Матисса и стояла драгоценная мебель. Жильцы смотрели на окружающую роскошь без малейшего пиетета, пустые бутылки из-под виски валялись под секретером эпохи Людовика XV или под чайным столиком Годдартов.
Устроившись, я вышел прогуляться. Ноги сами собой понесли меня во Всеволожский переулок — идти было недалеко. От Плеховых знал, что почтенный провизор Чекушкин не пережил бурных революционных событий — его отправил на тот свет сыпной тиф, занесенный в аптеку кем-то из клиентов. И все равно хотелось взглянуть на дом и, быть может, поклониться теням прошлого.
— Командор!
Восторженный вопль привлек мое внимание. Я всмотрелся в окликнувшего меня человека. Ба! Привет из прошлой жизни, из далекого 1905-го года. Савраска без узды, член компании молодых недорослей. Кажется, его звали Ростиком Мудровым, прозванным мною Робким. Жизнь его не баловала, весь лоск слетел, как мишура с рождественской елки в январе. Он вез салазки, на которых красовалась тяжелая коробка, посылка из Америки.
Я узнал этикетку — это было живое свидетельство мутной схемы, которую прокручивал Гувер в поисках дополнительных источников финансирования для работы ARA в России. Посылка весила 117 фунтов и включала муку, рис, чай, жир, сахар и 20 банок сгущенного молока. Желающим помочь она обходилась в 10 долларов, хотя стоила в 6,5 долларов плюс 1 доллар за перевозку и страховку. Разница между себестоимостью и продажной ценой шла в фонд ARA.
Я расспросил Мудрова о житье-бытье. Буржуйское происхождение не позволило ему прорваться в наркоматы, комиссии или во всерокомпомы (2), припасть, так сказать, к руке дающей, и оставалось лишь уповать на продовольственные посылки из-за рубежа. Этот бывший кутила, в юности до краев заливавший с легкостью рояль дорогим шампанским, нынче стал большим специалистом по подсчету жиров в продуктах. Казалось, все его мысли были лишь о них, об органических соединениях из глицерина и жирных кислот, дающих надежду пережить следующий день.
— Командор! Из уважения к старой дружбе. Поделитесь коробочкой сардинок! Не жадничайте. Ах, эта рыбка, плавающая в масле! Она мне снится по ночам.
— Есть встречное предложение. Отправишься со мной в глубинку, и будем людей спасать. Сыт будешь, обещаю, — и польза от тебя хоть какая…
Встречное предложение показалось моему визави сродни езде по встречной полосе — столь же опасным для жизни. Он исчез, растворился в московских густых сумерках, и лишь скрип полозьев его саночек подтверждал, что наша встреча не была миражом.
Я отправился дальше.
Вот и знакомый дом. На нем красовалась надпись «Аптека П. Панченкова». НЭП тихо-тихо запускал свои щупальца в столичную жизнь, оживлял торговлю и сектор услуг. Советские буржуи, поверив обещаниям большевиков, потихоньку разворачивались — ровно до того момента, когда уверенные в своем всесилии власти не прихлопнут эту лавочку. Нэпманы думали, что делают нужное дело, что им должны быть благодарны за то, что они, поверив, помогли вытащить страну из руин. Их и «отблагодарили» в начале 1930-х — тюрьмами да ссылками…
Я поспешил обратно и, надо сказать, очень вовремя. Меня уже дважды вызывал к телефону Ося.
Перезвонил по оставленному номеру.
Мой верный друг, проведя в Зарядье несколько дней, хлебнув изнанки городской жизни при большевиках, насмотревшись на то, как изменилась жизнь в трущобах, погрузился в глубокий пессимизм. И в ярость. Революция, совершенная во имя борьбы с несправедливостью, ничего хорошего, по его мнению, простым обитателям дна не принесла. Лишь заставила заткнуться и покорно ждать светлого будущего. Пенки сняли другие — впрочем, разве когда-то было иначе?
— Сил у меня нет терпеть чужое
