Французские гастроли (СИ) - Ковригин Алексей

— Но деньги на постановку мне действительно очень необходимы. Иначе весь мой труд насмарку пойдёт, а где их взять ума не приложу, хоть на паперть иди с протянутой рукой, но там и за всю жизнь столько не насобирать. Так поможете мне или как?

— Миша! Ты хоть соображаешь сколько ты просишь? И на что? На то чтоб своё честолюбие потешить? Государство сейчас каждую копеечку считает, а ты чуть ли не пол миллиона франков предлагаешь взять и на ветер выбросить? Даже и не мечтай! Если и поможем, так тысяч пять-десять выделим, на большее даже не рассчитывай. Ишь что удумал, французов опереттой удивить! Да они этих опереток насмотрелись до отрыжки!

— Их уже тошнит от них так же, как меня от их одеколона! Иди Миша, и с глупостями ко мне больше не приходи, а за отказ от концертов с тебя в Филармонии ещё спросят, это я тебе обещаю! — вижу, что Розенберг действительно расстроен, видимо мой отказ от выступлений нарушает какие-то его планы, но и пойти на попятную тоже не могу. Нет у меня времени на эти концерты.

— Марсель Израилевич, деньги на постановку я всё равно найду. Только боюсь, что Вам не очень понравится, где я возьму их. И не говорите потом, что к Вам я не обращался. Лучше сделайте запрос в Москву, может там смогут хоть чем-нибудь мне помочь. Речь идёт не только о моей репутации как композитора, но и о музыкальном престиже наше Родины! Вы представляете какой это будет грандиозный успех, если оперетта советского композитора завоюет признание на родине автора произведения? И как это поможет в укреплении международных отношений между СССР и Францией?

Замираю в ожидании ответа и гадаю, «клюнет» Розенберг на мою подсказку, или не заметит её? То, что такую сумму в полпредстве мне не выделят даже не сомневаюсь. В том что в Москву Марсель Израилевич о моих «хотелках» обязательно сообщит тоже уверен, как и в том, что Москва ответит: — «Денег нет, но Вы держитесь!» © Или вообще промолчит, похохотав над наивным простачком. Но мой куратор на мой намёк «клюёт» и мысленно вздыхаю с облегчением.

— Всё Миша! Иди и не мешай работать, я без твоих подсказок разберусь, что и как мне сделать лучше. А деньги на постановку… деньги ищи сам, я не против. Можешь даже к своим швейцарским банкирам обратиться, говорят они любят помогать «молодым дарованиям». — в голосе Розенберга звучит неприкрытый сарказм, он ни на минуту не сомневается, что денег с «банкиров» я не получу ни копейки. — Но вот обращаться за помощью к белоэмигрантскому отребью я тебе запрещаю категорически!

— Ну да, так они и разбежались мне помогать! Да я сам от них ни копейки не возьму!

Моё возмущение не наиграно, действительно ничего хорошего от такого обращения не жду. Замираю в раздумье. Просто так денег мне, конечно, никто не даст, но вот насчёт благотворительного фонда идея Вонтобеля здравая. К кому обратиться? К Лепле? Мой компаньон человек, конечно, надёжный, но вот репутация содержателя кабаре как-то не вяжется с основателем благотворительного фонда. А что, если обратиться к Лопато? Илья Аронович человек надёжный, с хорошей репутацией и связями. Да и мы знакомы уже не первый день. Кое-что интересное он мне о своей жизни рассказывал. Попробовать что ли?

— Марсель Израилевич, а как вы относитесь к тому, если я попрошу денег у Лопато Ильи Ароновича?

— Миша! Да ты охренел? Я ж тебе русским языком сказал, чтоб никаких связей с белой эмиграцией! Ты что, плохо слышишь?

— Угу. «Никаких связей», а у кого мне тогда деньги брать? Вы же не даёте! Между прочим, Илья Аронович, проживая в Харбине, во время голода в двадцатом году на свои средства закупил муку с крупой и безвозмездно отправил два эшелона в Россию. Два эшелона, а не два мешка! Один в Петроград, второй в Москву. И ничего, приняли и спасибо сказали несмотря на то, что он эмигрант. Да и какой он эмигрант, если всю свою жизнь в Харбине прожил? К тому же он промышленник, а не военный, наверное, к нему и надо обращаться!

— И что? Думаешь, что раз ты с его дочкой шашни крутишь, так табачный король в благодарность тебе мешок франков отсыплет? Да он тебе плетей пропишет, а не франков! Удивляюсь как ты-то до сих пор ещё жив-здоров при таком папаше твоей пассии. Вон, твой дружок Вертинский уже в Германию смотался от греха подальше. Говорят, что купчина этого певца со своей дочуркой в номерах возле вашего кабаре застукал и это почему-то его очень расстроило.

Ох и не понравился мне этот скабрёзный смешок Розенберга. Так бы и врезал в эту ухмыляющуюся рожу! Стоп! Хм… Я что, ревную? Так сразу же для себя решил, что с Людой никаких отношений у меня не будет. Хорошая девочка, не хотелось ей жизнь портить. Но и без меня нашёлся прохиндей, который её испортил. Ну козёл! Попадёшься ты мне, изуродую нахрен… Как бог черепаху! Видимо буря чувств отразившаяся на моём лице Розенбергом была замечена, и он истолковал её правильно.

— Миша, ты извини меня за этот смех. Неправильно это, надсмехаться над чужими чувствами, но и сам пойми. Будущего у вас с Людмилой всё равно бы не было. Ты в Советский Союз вернёшься, я в этом даже не сомневаюсь, но ей там не место. Ты парень умный, газеты читаешь и понимаешь, что ничего хорошего её там не ждёт. Она привыкла к этой беспечной и обеспеченной жизни и представить её в Советском Союзе я просто не могу. Она там выжить не сможет. Увянет и угаснет.

— А насчёт сбора денег на твою оперетту от меценатов? Я немного слышал о той истории с вагонами продовольствия от какого-то купца, но не знал, что этот человек живёт здесь, в Париже. Что ж, может он действительно чем-нибудь тебе поможет, но сомневаюсь, что даст столько сколько тебе требуется, но попробуй. Я возражать не стану. Ну и полпредство тебе сколько-нибудь выделит. Мы тоже заинтересованы в твоём успехе. Зря ты о нас плохое подумал, но тут не я решать буду. Уж извини! — Розенберг виновато разводит руками и на этом мы заканчиваем наш разговор.

* * *

К Лопато приезжаю уже под вечер. Сегодня вторник, а не четверг и визит выходит неурочным, но надеюсь меня примут. Ждать ещё два дня у меня просто терпежа не хватит, и так всё «на тоненького». Пока что одни только устные договорённости, а действенной конкретики нет. Хочется уже какой-нибудь определённости, но очень опасаюсь, что переговоры с Ильёй Ароновичем могут окончиться ничем. Фиг знает, о чём сейчас думает отец Людмилы, может он вообще меня не примет, посчитав косвенно виновным в грехопадении своей дочери. Обещал ведь ему…

Но меня принимают, и прислуга проводит в гостиную, где вижу Людмилу. Правда в ответ на моё приветствие она вспыхивает румянцем и порывисто встав с дивана молча выходит из комнаты. Илья Аронович только обречённо машет ей в след рукой и приглашает меня присесть. Как-то он сдал в последнее время, а вроде бы и шестидесяти лет ещё нет. Видимо слишком близко к сердцу принял несчастье любимицы. А как ещё для отца можно назвать связь восемнадцатилетней дочери с женатым мужчиной, которому давно перевалило за сорок лет? Только несчастье и никак иначе.

Некоторое время мы сидим молча и думаем каждый о своём. Наконец Илья Аронович тушит папироску в пепельнице и тут же прикуривает следующую. Прокашлявшись и разогнав рукой дым от табака, он вопросительно на меня смотрит. И как только курит такие крепкие папиросы? Там же такой ядрёный табак, что даже у меня глаза режет, хоть и сижу на другом краю стола. Но пахнет приятно, явно какой-то хороший сорт хотя в них не разбираюсь. Никогда не курил и начинать не собираюсь.

— Миша, у тебя ко мне какое-то дело, или так просто зашёл полюбопытствовать? Наверное, уже знаешь, что учудила моя Люся? Только не говори, что не слышал. Об этом, наверное, уже во всём Париже судачат. Косточки мне перемывают. Вот, не уследил на старости лет! — в голосе этого враз постаревшего человека слышится горечь и сожаление. — И что мне теперь делать? Как с этим жить-то?

— И знаешь, что самое обидное? Я ведь к нему поначалу как к порядочному человеку отнёсся. С уважением. Можно даже сказать с почитанием его таланта. А он? Подлец! И молчал ведь что женат, и жена ему развода не даёт. Ну если воспылал ты страстью, так приди ко мне, как к отцу предмета обожания. Неужто мы, два взрослых мужчины не нашли бы способа как решить эту проблему?