Мир сошел с ума (СИ) - Greko

Нас тут же потащили в дом к тому самому огороднику, которого я давным-давно угостил дробью. Он переметнулся в птицеводы, когда в связи с всеобщим обнищанием лишился рынка сбыта своей зелени. И на яйца чувствовал бы себя неплохо, если бы не агент ссыпной конторы, собиравший налоги. Их много придумали взамен продразверстки — не только на зерно, но и на картофель, масло, яйца, сено. Вот и явился гость незваный по душу «огородника» и все стращал его ударной кампанией, объявленной в губернии. «Ударная по яйцам» — по-моему, пришло время говорить об идиотизме жизни совслужащих. От их фантазий сводило скулы.

Агент на нас с Олдером посмотрел с опаской, но продолжил убеждать хозяина, хоть и сбавив тон. «Огородник» захлопотал у стола, довольный, что есть повод отвязаться от докучливого гостя.

Яишню нам соорудили знатную — большая широкая сковорода так и просилась, чтобы ее очистили. Мы вооружились собственными приборами, но спокойно поесть нам не дали.

— Беда, Солдат, приключилась! — завопил с порога запыхавшийся дед Прохор. — Банда! Сахаров в селе!

В подтверждение его слов с улицы донесся выстрел. Потом другой. Дед исчез со скоростью звука.

— Милиционера кончили! — уверенно заявил «огородник».

— Ой лихо мне, лихо! — заголосил агент. — Убьют меня! Спрячь, хозяин, Христом Богом прошу. Хоть в курятнике закопай!

— Провоняешь, — незло усмехнулся хозяин дома и спросил у меня. — А вы? Тоже прятаться?

— Погодим, — спокойно ответил я и вынул из карман прихваченный револьвер.

Пересел лицом к двери, выложив оружие перед собой. Прикрыл его полотенцем-утиркой с красными петухами. Побледневший Олдер, ничего не понимая, возбудился, аж уши полыхнули как запрещающий сигнал светофора, обиженно выпятил губу и шмынгул носом в расчете привлечь мое внимание. Не до него — я напряженно смотрел на входную дверь.

В комнату зашел решительным шагом мужик аршинного роста, с клочковатой неопрятной бородой. За ним прятался мальчишка, паскудный и кривоногий, с глумливой улыбочкой на губах. В сенях еще кто-то шебуршил.

— Я Афанасий Сахаров! Слыхали про такого? — представился детина с видом местного князька, с насмешкой рассматривая меня, одетого в простою косоворотку. — А вы кто будете?

Я вспомнил, что слышал про этого бандита. Лихой парень, сбежал из-под расстрела. За ним гонялись, но он умудрялся всегда уходить.

— Мы есть америкэн, — на ломанном русском промямлил Олдер.

— Энто они какаву раздают, — наябедничал мальчишка.

— Какаву? Американцы? Отчего ты, — он ткнул в меня пальцем, — в русской одежонке?

— Твои дружки украли заморскую!

Он засмеялся.

— Ну тогда живите, — снисходительно подарил нам жизнь главарь банды.

— А ты — нет!

Не сбрасывая утирки, я подхватил кольт со стола и дважды выстрелил в левую сторону груди Сахарова. Бандит упал лицом вниз как подкошенный. Из сеней выглянула голова. Я тут же огрызнулся огнем, вскочил на ноги и лишь потом сорвал с руки занявшиеся пламенем полотенце.

— Гарри, держи и не опускай мальчишку!

Обогнул стол, схватил пацана за плечо и толкнул его к Олдеру. Подскочил к сеням — там сучил ногами и подвывал мужик, валяясь рядом с бочкой с питьевой водой и зажимая рану на лице. Пуля попала ему в челюсть. Пришлось добить, чтобы не мучался.

Я сунулся было в дверь, ведущую во двор. Грохнул выстрел. От косяка полетели щепки.

Чертыхаясь, отпрянул в темноту сеней. Быстро скользнул обратно в горницу. Зашарил по карманам в поисках обоймы-держателя. Быстро перезарядил барабан, сбросив отработанный гильзы на пол под истошные вопли мальчишки.

— Что будем делать, Баз? — с тревогой спросил Гарри, прижимая к себе извивающегося шкодника.

— Ты вооружен?

— Конечно! — кивнул Гарри, доставая из кармана пистолет и отталкивая от себя юнца, похожего на звереныша, попавшего в капкан.

— Будем отбиваться. А ты, — набросился я на пацана, — заткнись и замри в углу, если хочешь жить. К окнам не суйся!

Дзынь!

Стекло в оконце, выходящее во двор, со звоном разлетелось.

Истошно заорали бабы в глубине дома.

— Сколько с вами было бандитов? — грозно спросил я съежившегося в углу пацана.

Похоже, до него только сейчас дошло, в какой переплет он влетел. Он не отводил сумасшедших глаз от трупа Афанасия и упрямо молчал.

На улице загрохотали выстрелы, и почему-то ни одна пуля не влетела в дом.

— Солдат, живой? — раздался голос деда Прохора.

Я осторожно выглянул в разбитое оконце. Во дворе стояли жители села, державшие в руках разномастные винтовки. У их ног валялись трое, все связанные, и один труп.

— Живой, Прохор, живой!

— А Афонька? Сахарок?

— Покойник!

— Отсохни мой язык, коли вру: то Солдата работа, — завопил Прохор, обращаясь к сельчанам.

— Какой солдат, это ж американец, — высунулся из птичника «огородник».

Я засмеялся — радостно и беззаботно, как может смеяться человек, выпутавшийся из серьезной заварушки.

— Мужики! Вы, что ль, банду повязали? — спросил сборище, выходя на двор.

— Мы, кто ж еще! — гордо ответил Прохор.

— Надоели они, покоя от них нет, — поддержали старика соседи, потрясая винтовками.

Не удивлен — тут у каждого не один ствол укрыт. Было бы странно, если бы оружия не было.

— Вот и славно! Спасибо, мужики, выручили.

Я спрятал револьвер в карман. Потянулся.

— Дед! — обратился я к Прохору. — Проводишь до бывшего имения?

— Чего там смотреть? — нахмурился он. — От дома одни головешки остались.

— А яблони?

Мужики потупились.

— Посрубали мы те яблони под корень.

— Чем же вам сад не угодил?

Никто мне не ответил, но я и сам знал, почему. Эх, мужики-мужики, не хотели вы возврата к прежней жизни. Вот и получили новую. Со всеми ее «прелестями». И еще ничего не закончилось, много бед вас ждет впереди.

Но как об этом сказать?

Над нами с плачем пролетела сойка. Все задрали головы, провожая ее взглядом. И лишь агент, выбравшийся из птичника, пытался привести в порядок свой пиджак, покрытый куриными перьями.

— Пахать скоро, — нарушил установившуюся тишину дед Прохор. Как-всегда невпопад.

Эпилог.

Пятая годовщина революции. Митинг под проливным дождем, поникшие мокрые флаги. И конец моей эпопеи в России — утром я получил от Хэскелла телеграмму, в которой мне сообщили: финита ля комедия, миссия АРА завершилась.

Странную точку в ней поставили лидеры большевиков. Вглядываясь в скупые строчки послания, я живо представил себе, как все вышло.

— В следующем году мы планируем экспортировать 50 миллионов пудов зерна, — не моргнув и глазом, без объяснений заявил товарищ Каменев полковнику.

Это был удар ниже пояса: никто в мире не поймет, если Америка продолжит поставки продовольствия, а Советская Россия параллельно начнет вывозить зерно. Хэскелл, насколько я его знал, наверняка воздержался от упреков, от споров, от напоминания о том, что с голодом не покончено, что остались пострадавшие районы. Лишь кивнул своей седой головой, давая понять, что информация принята, и ответил скупо:

— Я разошлю телеграммы своим представителям. Мы свернем свою деятельность столь же быстро, как ее организовали.

— Только предупредите их, чтобы обошлось без показушных демонстраций, — вот и все, что прозвучало в ответ.

Весть о том, что я уезжаю навсегда всколыхнула уезд. Оказалось, у меня много друзей, много поклонников. Люди шли с подарками, несли кто что мог. Поделки, детские рисунки, приветственные адреса, благодарственные грамоты, даже домашние соленья. Почувствовал себя в роли Якубовича на «Поле чудес»…

Из Сергеевки примчался нарочный, загоняя коня.

— Василий Петрович! Люди очень просят вас приехать.

Корчной долго упирался, но все же согласился прокатиться со мной на машине — на моей, кстати, на кадиллаке, который я обещал подарить чекистам. Когда мы прибыли на место — сильно пожалел. Даже напрягся. На площади перед храмом людей собралось много, не только из Сергеевки, но и из окрестных сел — казалось, вся волость собралась здесь, чтобы со мной попрощаться.