Мир сошел с ума (СИ) - Greko

— Мне не нужна ваша помощь.

— Не спешите отказываться, — взмолился он и что-то быстро сунул мне в руку. — Это лишь первый взнос. Когда продукты начнут поступать, будет еще.

Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы опустить голову и посмотреть, что он мне навязал. От увиденного волосы встали дыбом. Я поднял на него глаза. Он оказался плохим физиогномистом — прочел в моем лице вовсе не то, что нужно.

— Не противьтесь, мистер! — умолял меня этот недоэпман и пихал в руки новые золотые украшения.

Я разжал ладони. На пол посыпались сережки и колечки. Эта чертовы украшения, сто процентов краденые или, того хуже, снятые с трупов, они обожгли мне ладони.

— Вон пошел! — прошептал я тихо и гневно.

Он бросился на колени передо мной и начал собирать украшения.

Сколько же еще дерьма всплывет на народной беде⁈

— Надо бы тебе зубы выбить, но пока погожу. Ты разнеси по Липецку весть, что ко мне лучше не подходить. О’кей?

Быстро пришло понимание, откуда ноги растут. От местных «шишек». Они были уверены, что все ниточки у них в руках, а тут появилась непонятная фигура, перед которой нужно подпрыгивать, если верить предъявленным документам, или попытаться прогнуть под себя. Быб бы Семен здоров, они бы не решились. Но чекист боролся в постели за свою жизнь, и следом за глупым подкатом товарища из наркомпроса последовал ожидаемый наезд. Тупой, без затей. Делись, буржуй, или проваливай — примерно так мне без обиняков было высказано прямо в лицо лично председателем уездного Совета, к которому пришел жаловаться.

— С головой вы не дружите, ребята. Решили, что в вашем глухом краю можно творить что угодно. Брось эту затею, председатель. Дай мне сделать свою работу. Хочешь — помогай, не хочешь — не путайся под ногами. И будет у нас мир, дружба и радость общения.

«Уездному предводителю» кровь из носа хотелось поставить меня на место, но в голову ничего толкового не приходило, кроме как заявить: «Тогда катись колбаской по Малой Спасской».

Две телеграммы — одна в Москву, другая в Тамбов. Ожидаемая ответная реакция. Местные власти серьезно струхнули. Чтобы окончательно не рвать, я проставился и упоил уком, исполком и Совет до бессознательного состояния. После этого телега стронулась с места — медленно, со скрипом.

… Последующие дни и недели слились для меня в один бесконечный марафон. Томительное просиживание штанов в кабинетах совслужащих, от которых в ответ на любую просьбу слышал только «завтра», и беготня в мыле в районе железнодорожных пакгаузов для поиска складов, споры до хрипоты с военными, чтобы выделили вооруженную охрану, и утомительные собеседования с будущим персоналом, прибытие первого эшелона с продуктами и незабываемая реакция детей, впервые попробовавших какао, торги с барышниками для приобретения гужевого транспорта и торжественное открытие первой кухни в уездном городе, поиски дров и выбивание бараков для беженцев… Чего только не было!

— Товарищ Найнс, вы дадите продуктов для пионерского лагеря, который мы хотим открыть на все лето в бывшей усадьбе Бланка?

— Где мне взять кастрюль для каши?

— Дайте лошадь! Как мне добираться в волость? Ногами?

— Товарищ американец, вы обязаны взять к себе в помощники моего сына. Ангельской честности юноша, вы уж поверьте.

— Василий Петрович, не оставьте своим попечением Княжебайгорскую волость. Не смотрите, что другой уезд — у нас не лучше, чем в Грязях, а они у вас как сыр в масле катаются.

Найнс то, Найнс сё — разорвись Вася на сто кусочков и везде поспевай. 13 волостей, не считая ходаков от соседей, 113 сельсоветов — всюду ждут Американца. Деньги таяли со скоростью света, Ося гнал корабль за кораблем — по одному в месяц. Все исчезало как в прорву. Но и результат был. Смертность по уезду резко снизилась, о чем мне радостно заявили в укоме — там мастера сидели отчеты составлять.

Мои успехи, уже очевидные для всех, вызвали странную реакцию. Однажды исчез Плехов. Появился он через три дня, почерневший, обессиленный.

— ЧК? — спросил я, отпаивая его чаем.

Он тоскливо кивнул.

— Заставили подписать бумагу, что испытываю антисоветские симпатии.

Меня пробило на нервный смех от несуразности формулировки — сложно поверить в любовь к советской власти от бывшего присяжного поверенного. Но и злость в моем смешке присутствовала. Хоть я числился в рядах АРА номинально, но все же был под ее крышей — на меня и на моих людей распространялись все условия Рижского договора, в том числе, неприкосновенность нанятых русских специалистов. Ничего бы у меня не вышло без их помощи — ежедневной, связанной с риском подцепить тиф или холеру, а то и жизни лишиться, если отчаявшиеся люди бросятся грабить. Удивительно, но ничего подобного пока не случилось.

Так что же нужно чекистам? Я понимал, что ноги растут из Москвы, что каждая спасенная АРА жизнь воспринимается лидерами большевиков как подрыв их монополии на власть. Спустить на тормозах подобное происшествие — значит, позволить и дальше закручивать гайки. И, в итоге, разрушить все, что достигнуто. Меня дважды пытались грабить на улице, из дома пропала половина личных вещей, однажды я выгнал бандитов из дома выстрелами из браунинга. Я не жаловался. Но за своих сотрудников был готов бросить вызов кому угодно. Отправился на Первомайскую, в «застенки» ЧК, чтобы расставить точки над «i».

Чекистам было явно не до меня — у них шло переформирование в ГПУ, с другими, чем прежде, задачами. Но все же приняли. Прямо справа от пропускной находилась комната для приема посетителей. Туда-то я и попал — в безликое помещение с оконцем под потолком.

В ответ на мои обвинения в беспределе молодой парень, явно попавший в органы по комсомольскому набору, с седой прядкой в густом чубе, в изъеденном молью полупальто и с красными от бессонницы глазами, поставил передо мною стакан воды, разложил на столе бумажки, приготовил ручку и грозно спросил:

— Зачем вы отбираете в сотрудники только «бывших»?

— Кого хочу, того и набираю. Так было договорено изначально, — нагло парировал я, хотя и мог доказать, что передергиваются карты. Это американцам, не знающим русского, приходилось сотрудничать с носителями английского языка, что автоматически означало прием на работу лиц с хорошим образованием, то бишь именно «бывших». Я же набирал людей исключительно по деловым качествам, и у многих с анкетой было все в порядке.

— Вы готовите будущие органы управления на случай контрреволюционного переворота, — продолжал наезжать чекист, что-то записывая.

— Сами-то верите в то, что сказали?

Мне показали свежую «Правду». В статье Бухарина утверждалось, что «американцы, как и другие европейские капиталисты, стремятся в Россию не для того, чтобы спасать голодающих, улучшить положение рабочих. О, нет! Они куют цепи для рабочего класса, они готовят петлю для него. А потому, рабочие, будьте на страже» (2).

— Значит, цепи кую, да? Наш президент Гардинг сказал, что хотя Америка не признает советское правительство и не смирится с его пропагандой, мы все равно будем помогать нуждающимся, — усмехнулся я, взбешенный нелепостью обвинения и фарисейством кремлевских волчар. Мог себе насмешку позволить — у меня был полный юридический иммунитет. Какие бы обвинения мне не предъявили, с меня все как с гуся вода. — Среди моих коллег бытует мнение, что они никогда не сталкивались с таким количеством унижений и нигде наша работа не ценилась так мало, как здесь.

— Вашу работу нельзя назвать аполитичной и лояльной. АРА использует любую возможность для своей рекламы с целью бросить тень на партию и правительство. Среди населения растет недовольство. Зачем на каждой кухне красуется ваша вывеска, на которой специально подчеркивается, что пища является добровольным даром американского народа?

— А разве советское правительство мне за нее заплатило? Разве не я, как полномочный представитель АРА, организовал столовые? Вывеска вам не по душе? Ну так сами бы и кормили народ. Или хотите, чтобы продукты были наши, а написано «кухня наркомпрода»? Любите вы фокусы…