Мир сошел с ума (СИ) - Greko
В голове прочно засела мысль: «не отступать, не опускать руки!» Если бы не она, я бы точно сбежал. Видеть этот ежедневный ужас… Теперь я понимал спивающихся на Спиридоновке молодых американцев. Они прошли через это, и только в алкоголе обретали спасение. Слабонервные же здесь долго не выживали.
Чайлд оказался не только кремнем, но и человеком сложным — трудоголик, работающий на износ, он мог и анекдот отпустить, и предаться веселью, но глаза его оставались все такими же холодными, оценивающими. Постоянное напряжение вытравило из его души участливость, сострадание к горю отдельного человека. Теперь я понимал Ринга, твердившего всем и каждому: «не занимайтесь благотворительностью. Спасая одного, не успеете спасти сотню». Он безжалостно изгонял тех, кто, как он считал, камнем висел у него на шее, не задумываясь о глубине трагедии, в которую с головой погружались лишенные доступа к продуктам ARA. Он сбрасывал их из рая в ад и шел дальше, выискивая недостатки. То, что можно улучшить. То, что даст возможность накормить новую сотню детей.
«Он играет роль тирана не для того, чтобы удовлетворить дурные инстинкты. Все во имя дела. Ринг похож в этом на Генри Форда, каким он был, когда мы познакомились».
— Feci quod potui faciant meliora potente — вот мой девиз, Баз.
— Не понял.
— Это латынь, старина. «Я сделал все, что мог, кто может, пусть сделает лучше». Марк Туллий Цицерон.
— Отлично сказано, Чайлд. Вызов принят!
Ситуацию в Самаре следовало оценивать как отчаянную. Но кто сказал, что на северо-западе Тамбовской губернии, в Липецком уезде, она была проще? Проблема была в том, что меня не хотели туда пускать. Из-за восстания Антонова. Оно уже было подавлено в крови, лидер мятежа скрывался, его разыскивали. Большая зона, в которую Липецкий уезд не попал, контролировалась войсками. Что там творилось, представить несложно. В деревнях все выметено до зернышка. Уцелевшие скоро побегут кто куда — в том числе и на северо-запад. Если уже не побежали.
— Не торопи события, Баз, — советовал мне Чайлд. — С русскими всегда так — никогда не знаешь, как все повернется. То палки в колеса вставляют, то лучшие друзья…
Как же мне спокойно усидеть, если у меня целый пароход продуктов и есть люди, испытывающие в них крайнюю нужду? Еда нужна «еще на вчера», каждая минута на счету. Я отправил телеграмму Степану Корчному. С ультиматумом.
(1) Добрый дедушка Ленин до революции считал, что «голод может и должен явиться прогрессивным фактором не только в области экономической. Он заставит мужика задуматься над основами капиталистического строя, разобьёт веру в царя и царизм и, следовательно, в свое время облегчит победу революции», помощь голодающим есть сентиментализм нашей интеллигенции. «Глубокий» марксистский анализ ситуации с голодом в 1921−22 гг. не мог не подвести к выводу, что голод может вдохнуть силы в контрреволюцию. Отсюда и все странные действия при взаимодействии с ARA.
(2) Всерокомпом — Всероссийский комитет помощи больным и раненым красноармейцам и инвалидам войны. Организация, оказывавшая адресную помощь семьям красноармейцев, погибших на войне.
(3) Чайлд Ринг — выдуманный персонаж, собирательный образ таких подвижников-американцев, как Ф. А. Голдер и Дж. Ривз Чайлдс. Последний, к сожалению, полностью скомпрометировал себя, пойманный на контрабанде ювелирных ценностей из России.
(4) Месячный продпаек совсотрудника АРА составлял 25 кг муки, 13 кг риса, по 5 кг сахара и свиного сала, 10 банок сгущенки и 1,5 кг какао.
Глава 3
Волки и агнцы
Неописуемая вонь самарского вокзала и прячущиеся в темноте его залов беженцы остались позади. Поезд уносил меня из юдоли печали Чайлда Ринга, и я надеялся, что в Липецком уезде не столкнусь с такой жутью, как на Волге — с закоченевшими трупами на улицах, с сотнями детских тел в моргах, с арестованными крестьянками, признавшихся в убийствах и людоедстве. И что, набравшись опыта в организации складов и кухонь, я смогу быстро наладить работу. Вопрос упирался в людей. О, я куда лучше американцев соображал, что работа в ARA поставит на русских сотрудниках клеймо, что в будущем она им аукнется. «Думай не о единицах, думай о сотнях», — этот лозунг Ринга взял на вооружение, и все же не мог не есть себя поедом за столь бездушную потребительскую позицию.
Отвлекала одна юная особа, жизнерадостно разъясняющая своим спутникам концепцию освобождения женщин, придуманную, как она утверждала, Александрой Коллонтай.
— В новом обществе заняться сексом — что выпить стакан воды (1), — разглагольствовала она. — Вопрос взаимоотношения полов не должен нас отвлекать от созидательной работы.
Ее голос, радостный и звонкий — как на митинге, как у настоящей комсомолки — заполнял весь неотапливаемый вагон, заставляя меня морщиться. Показной оптимизм бесил. Когда девушка рассуждала о любовных играх, у меня перед глазами вставала фотография бузулукского трупоеда Мухина с выпирающими как крылья лопатками и торчащим как палка позвоночником. Думать о сексе, когда миллионы глядят в лицо смерти от голода — с каким еще кощунством мне предстоит столкнуться?
— Вы смотрите на меня, будто я в чем-то виновата, — кокетливо поправляя красную косынку на шее, сказала девушка.
«А кто виноват?» — так и хотелось мне закричать в полный голос.
Я плотнее запахнул шубу и уткнулся в морозные узоры на оконном стекле. За ним проплывала растерзанная страна.
Добраться напрямик до Липецка из Самары оказалось невозможно. Лебедянский мост, взорванный еще во время набега Мамонтова, так и не восстановили. Пришлось ехать до Ельца и пересаживаться на сани. Меня ждал чекист Степан Корчной, которому было суждено превратиться в мою тень. Или в проводника сквозь дебри советской бюрократии. Или в помеху.
Не приехать он не мог — я четко и ясно дал понять, что или Липецк, или я уезжаю, передав продукты АРА. И что вариант со мной, с частным лицом и человеком, с миссией Гувера связанного опосредованно, большое начальство моего соратника по революционной борьбе (ха-ха!) должен устраивать гораздо больше. Решение было принято моментально, и вот Степан встречал меня в Ельце.
Благодаря его чекистскому мандату в деревнях, разоренных, с пепелищами и разбитыми церквами — верных признаков прошедших боев между белыми и красными, — мы находили сменных лошадей достаточно легко. Даже в тех, где впервые столкнулись с амбаром, превращенным в морг. Его охранял сторож с ружьем.
— Беженцы. Одни здесь лежат, другие, кто еще жив, норовят труп стащить, чтобы сожрать, — пояснил нам секретарь сельсовета.
— Из-под Тамбова? — уточнил Степан.
— А откуда же еще? Нам им кормить нечем, — не оправдываясь, а просто информируя, сказал представитель местной власти.
— Страшно представить, что творится на юге Липецкого уезда, — обеспокоился я. — Надо бы нам поспешать.
Мы и поспешали, нас не остановила даже выкатившаяся на небо луна, осветившая белые простыни на печальных брошенных полях. На холодном горизонте четко виднелся силуэт одинокой церкви.
— В буржуйской прессе большевиков обвиняют в осквернении храмов, — упрекнул меня Корчной. — Да будет тебе известно, что, когда сюда прорвались казаки, 80 церквей обнесли подчистую. Обоз с мародеркой растянулся на 60 верст, когда они отступали.
— Зачем ты мне это рассказываешь?
Степан вздохнул.
— В Москве обсуждают конфискацию церковных сокровищ для борьбы с голодом.
— Заберут, — уверенно сказал я.
Чекист невзначай на меня посмотрел, но промолчал.
Ближе к полуночи, когда потянулись лесные просторы, я опамятовался.
— Степа! Надо ночевку искать. В лесах наверняка волки.
Корчной, городской житель, побледнел. Достал маузер, проверил заряжен ли. Я приготовил браунинг и шестизарядный кольт М17 с удобной системой экстракции гильз и заряжания с помощью обойм-держателей в форме полумесяца.
— Энто вы верно подметили, товарищ, — откликнулся с облучка возница. — Намедни директрису школы сожрали, когда она в город ехала. Кучер, сволочь, с саней сбросил.
