Внедроман 2 - Алексей Небоходов
Жан-Пьер покачал головой с восхищением:
– Невероятно! Ваши фильмы выглядят как настоящее подпольное искусство, рождённое в недрах советского общества. Думаю, европейский зритель воспримет их с большим интересом, чем западный мейнстрим.
Михаил, внимательно осматривая студию, думал именно об этом: как хотелось бы организовать подобную роскошь в Москве и насколько эта мечта далека от советских реалий.
Они вошли в павильон, где шли съёмки. Пространство было погружено в мягкий свет, похожий на пыльное августовское солнце, придававшее сцене лёгкую нереальность. Оператор с каменным лицом следил за каждым движением актёров, тогда как ассистенты безмолвно перемещались между стойками. На старинной кровати с кованым изголовьем два актёра двигались медленно, почти хореографично. Их дыхание, слышное даже сквозь шум аппаратуры, задавало ритм происходящему. В этом не было ни вульгарности, ни спешки – только плавное напряжение и странная красота.
Михаил наблюдал за происходящим с неожиданным уважением. Актёры двигались естественно, словно проживая момент, а не играя его. Девушка с выразительными глазами изучающе смотрела на партнёра, пока её плечи едва заметно дрожали, а его рука осторожно и медленно скользила по её талии. Тихие стоны, немного преувеличенные, но не фальшивые, придавали сцене лёгкую театральность – казалось, актёры одновременно играли и искали подлинность. Это была не телесная страсть, а напряжённое притяжение, попытка сказать нечто без слов, и именно в этом крылась сила эпизода. Даже камера, казалось, дышала в унисон с ними.
– Понимаете, Михаил, – тихо проговорил Жан-Пьер, подходя сбоку, – у нас не просто порно. Мы стремимся, чтобы зритель подсматривал не за телами, а за душами. Это театр без кулис. Нам важен не сам акт, а то, как он становится возможным: микрожесты, паузы, дыхание – в этом и есть настоящая интимность. Ваши советские фильмы с их прямолинейной наивностью могут стать уникальной частью коллекции. Они не притворяются и не скрываются за искусством. Они честны, а значит – сильны.
Михаил прекрасно понимал: даже малая часть подобной студии в СССР была немыслима. Но мечты мечтами, а дело шло вперёд. Он твёрдо решил, что визит станет началом взаимовыгодной дружбы между советским подпольным кинематографом и французским эротическим авангардом. Пусть это выглядело абсурдно – разве не абсурд и был главным секретом его успеха?
После экскурсии они вернулись в кабинет директора, который теперь казался Михаилу почти знакомым. Возможно, дело было в мягком вечернем свете или в самом Жан-Пьере, перешедшем от подозрительности к ироничной симпатии.
Француз удобно устроился в кресле, налил себе минеральной воды, задумчиво отпил и сказал:
– Знаете, Михаил, мне кажется, ваша продукция способна наделать шума не только среди поклонников нестандартного кино. Недавно меня пригласили на закрытое мероприятие в особняк одного известного политика. Там будут люди, с которыми лично я предпочитаю не сближаться, но видеть их издалека – любопытно. Может, составите мне компанию? Представлю вас, и вы сможете презентовать свой советский продукт во всей красе. Что скажете?
Михаил едва сдержал радостную улыбку, сохранив серьёзное выражение и лёгкую задумчивость. В душе он уже праздновал победу, но ответил спокойно:
– Господин Леклер, признаться, ваше предложение звучит заманчиво. Но скажите откровенно, насколько мне стоит опасаться, что этот ваш политик окажется слишком щепетилен или, напротив, чересчур смел в своих вкусах? Не хотелось бы оказаться в неловком положении перед западным истеблишментом, представляя продукцию, которая в СССР, скажем так, официально не одобряется.
Жан-Пьер рассмеялся и, заговорщически наклонившись вперёд, проговорил:
– Михаил, вы даже представить не можете, насколько высокопоставленные политики любопытны и неразборчивы в развлечениях, особенно когда дело касается запретного и авантюрного. Поверьте, чем закрытее и авторитетнее человек, тем охотнее он смотрит фильмы, которые я бы не показал собственной матери. Ваше советское кино будет встречено на ура – это не только пикантно, но и ново, неизведанно.
Михаил выдержал паузу, словно долго раздумывал, затем с подчёркнутой серьёзностью кивнул:
– Что ж, вы меня убедили. Готов рискнуть. В моём деле риск – вторая натура, и, как показывает практика, обычно он себя оправдывает.
Жан-Пьер улыбнулся, поднялся и дружески похлопал Михаила по плечу с почти отеческой теплотой:
– Отлично, Михаил! Вы не разочаруетесь. Особняк в самом сердце Парижа, публика отборная и совершенно непредсказуемая. Я лично представлю вас нескольким влиятельным персонам, которые точно заинтересуются вашим оригинальным советским творчеством. Через пару дней вся парижская элита будет говорить о феномене из-за железного занавеса. А это дорогого стоит.
Михаил внутренне ликовал, хотя внешне ограничился лишь лёгкой улыбкой и кивком. Ему едва удавалось скрыть восторг от того, как легко и быстро он добился своего. Поднявшись, он пригладил пиджак и с лёгкой иронией произнёс:
– Если всё пройдёт успешно, обещаю вам пожизненную подписку на нашу продукцию. Поверьте, эти фильмы станут украшением любой коллекции, особенно если владелец стремится подчеркнуть свою причастность к мировой культуре – пусть даже к её самой пикантной части.
Он аккуратно достал из портфеля конверт с советской сургучной пломбой и торжественно передал его Жан-Пьеру. Тот с интересом взял пакет, взвесил на ладони и полуулыбнулся:
– Это то, о чём я думаю?
– Именно, – подтвердил Михаил. – Подборка наших лучших работ: «Сантехник», «Комбайнёры» и даже «Ирония Либидо». Монтаж, звук, перевод – правда, неофициальный, но весьма выразительный. Я бы сказал: искренне народный.
Жан-Пьер негромко рассмеялся и, провожая Конотопова к двери, заметил:
– Михаил, если ваши фильмы столь же обаятельны, как ваше чувство юмора, бояться нечего. До встречи на вечеринке. Там будут люди, которых трудно удивить, но вы, кажется, знаете, как это сделать.
Обменявшись рукопожатиями, Михаил вышел на улицу, чувствуя себя героем слегка абсурдного, но захватывающего романа. Париж, вечерние огни и ветерок, пахнущий кофе и сигаретами, казались уютными и многообещающими. Он понимал, что сделал огромный шаг к успеху, недавно казавшемуся невозможным.
На следующий вечер бывший олигарх, прихватив с собой заветные кассеты, подъехал к особняку, расположенному в районе, где даже фонари выглядели изысканнее обычного. Здание с фасадом в стиле барокко было освещено приглушённым светом, одновременно строгим и авантюрным.
У входа его встретил Жан-Пьер, одетый с подчёркнутым вкусом, который Михаил мысленно назвал «стилем кинематографического барона». Жан-Пьер радостно улыбнулся и крепко пожал ему руку:
– Михаил, дорогой друг! Я в восторге от ваших фильмов. Честно говоря, ожидал многого, но это превзошло ожидания. «Сантехник» – гениально! Особенно сцена с прорванной трубой и последовавшей оргией. Абсурдно и убедительно! Я показывал кассеты половине гостей, реакция невероятная!
Михаил сдержанно улыбнулся, хотя внутри уже бушевала смесь гордости и тревоги. Он поправил галстук и спокойно
