Хозяйка не своей жизни. Развод, проклятье и двойняшки - Дарья Мухина
На границе фонарного света мелькнула тень. Не его. Я на секунду задержала дыхание. Кайонела рядом не было — он должен был в это время гонять Даниэля по площадке. Я уже знала, что ночные странности редко бывают невинными. Секунды не потеряла — развернулась и побежала вниз.
Ступени отозвались в ногах звонком, коридор принял и выпустил меня без скрипа, дверь на террасу уступила от лёгкого толчка. Пахло влажной корой и камнем, который весь день грелся на солнце. Фонари горели ровно, дорожка вела к дальним липам и фонтану, за ними начиналась полоса кустарника и тёмный пролёт к дальнему пруду.
Я шла быстро, но старалась не шуметь. Сад в сумерках — не враг, но и не друг, он шуршит всем, чем может, и каждое шевеление кажется шёпотом. Пять лет назад я чуть не рассталась здесь с жизнью и чуть не потеряла Адри… За очередным кустом что-то треснуло — ветка, сухая, как бумага. Я вздрогнула сильнее, чем хотела, и на инстинкте положила ладонь на живот — тихий жест, которым я последние дни успокаивала себя и малыша.
Слева скользнула тень и растворилась. Я присела за стволом, прислушалась. Голоса. Один — знакомый, молодой, с хрипотцой, когда волнуется. Другой — резкий, как удар плоской стороной клинка, но приглушённый, словно издалека или сквозь стекло.
— … я сказал уже, — глухо проговорил Эдрик. — Я не буду.
Я осторожно выглянула. На небольшой поляне никого не было — если не считать тусклого, полупрозрачного отсвета, висящего в воздухе на уровне груди Эдрика. Он держал в ладонях небольшой кристалл — серый, с трещинкой внутри. Из него сочилась тень — не дым, не свет, не отражение. И голос лез прямо оттуда.
— Ты будешь делать то, что тебе велено, — произнёс чужой голос. — Ты слишком легко забыл, кому обязан жизнью своей семьи.
Кровь у меня в руках похолодела. Я уже слышала этот тембр — Кирсан.
— Я ничего не забыл, — выдавил Эдрик. — Но я не стану шпионить дальше. И уж точно не стану… — он запнулся, — делать то, чего вы хотите с Адрианой и Даниэлем.
— «То, чего я хочу», — насмешливо повторила тень. — Называй вещи своими именами, мальчишка. Ритуал разрыва. Связная магия — излишняя роскошь для страны, в которой каждый шаг должен быть просчитан. Огонь и вода не должны идти рядом, если моя корона — на кону.
Меня обожгло от головы до пят. Он сказал это вслух — легко, как будто речь о смене караула. Ритуал разрыва. Сама формулировка была мерзкой.
— Нет, — коротко бросил Эдрик. — Не буду. Я не предам леди Катрин. И их. Они… — он сглотнул, — достойные люди. А Даниэль — достойный наследник своего отца.
— О, — голос в кристалле подался вперёд, как будто мог нависнуть, — праздные слова. Я слышал их тысячу раз. Ты говоришь — «достойный», потому что не понимаешь, как устроен мир. Ты не на балконе дамы, где выбирают цвет ленты, ты — в моём долгу. Твоя мать всё ещё носит печать чёрного займа у меня на учёте. Хочешь, чтобы я снял её? Сниму. Хочешь, чтобы твой брат не оказался на западном фронте в первую же кампанию? Сделаю. Или, — голос стал тише и холоднее, — хочешь, чтобы лавку вашей тёти завтра описали за недоимку? Это тоже могу.
Я понимала, почему мальчишку трясёт. «Чёрный займ» — долговая печать, которой метят тех, кто берёт деньги у двора вне закона. Чаще всего — на лечение, на похороны, на то, что нельзя ждать. Это долговая яма, из которой выбраться почти невозможно. И если у его матери и правда такая печать… Кирсан держал верёвку за горло всей семьи.
— Мой отец умер, — резко сказал Эдрик, и голос сорвался, — и умер из-за того, что пошёл в вашу чёртову «команду снабжения». Вы обещали… — он осёкся. — Вы обещали, что мы будем в безопасности. За то, что я стану… полезным. Я делал всё, что вы просили. Я передавал записки, слушал разговоры, смотрел, кто приходит и уходит. Но… — он выдохнул, — ритуал — нет. Разрывать их — нет. Вы не имеете права.
— Право, — сухо бросил голос. — Право — это то, что у меня есть, когда другим нечем платить. Ты платишь моим правом, мальчик. И платишь плохо. А детская любовь, — голос смягчился до брезгливой улыбки, — ни к чему не приводит. Сегодня ты трепещешь, глядя на магиню воды, завтра она забудет твоё имя. Ты — никто для неё. Но для меня ты — ресурс. И ты сделаешь то, что должен.
В груди у меня вскипела злость. «Никто», — сказал он. Эти люди всегда так говорят: «никто», когда речь идёт о тех, кто им не кланяется.
— У меня есть выбор, — упрямо ответил Эдрик. — И я сделал его. Я не буду. Не буду резать их связь. И не буду… шпионить. Если хотите — забирайте мои бумаги, мои книжки, даже мою лавку, которой у меня нет. Но я… — он замолчал, и я слышала, как он шмыгнул носом, пытаясь не расплакаться, — я не предам их.
— Как трогательно, — лениво протянул голос. — Слова, слова, слова. Ты думаешь, твой отказ что-то изменит? У тебя нет выбора. Особенно — сейчас. Знаешь, почему? Потому что Хардшероунов больше некому защищать. Твой «достойный наследник» остался без щита. Герцог Лайонел — мёртв.
Мир на секунду провалился. Я ощутила, как камень под ногами ушёл вниз, а воздух не успел поддержать. Я опустилась на холодную траву — медленно, как старуха, — потому что иначе упала бы. Сердце ударило раз, другой, третий, и каждый удар отдавался в ладони, прижатой к животу.
«Дыши», — сказала я себе. «Дыши и думай».
— Вы лжёте, — хрипло сказал Эдрик, но в голосе его дрогнула та самая тонкая жилка, которая ломается первой. — Вы лжёте, чтобы сломать меня.
— Веришь — не веришь, — безразлично отозвался Кирсан. — Это не меняет того, что ты сделаешь. Ритуал готов. Схему ты получил. Дальше — дело техники и твоего удобного положения в доме. Ты давно должен был понять: я не делаю пустых предупреждений.
Я вслушивалась в каждое слово, цеплялась за интонации, за паузы. Если бы у меня был меч, я бы уже шла, не оглядываясь. Но здесь было важнее другое: слышать до конца, запомнить дословно, не сорваться раньше времени.
— Я… — Эдрик выдохнул отчаянно, — я не смогу. Я не такой.
— Ты — такой, каким тебе велят быть, пока на твоей матери —
