Хозяйка не своей жизни. Развод, проклятье и двойняшки - Дарья Мухина

— Помни, что правильный ответ не всегда самый шумный, — сказала я. — И что у тебя есть право выбирать. Даже если вокруг считают иначе.

— Я помню, — сказал он и улыбнулся, как в тот раз на кухне, когда у него впервые получилось написать своё имя без подсказки. — До встречи.

Дверца закрылась. Колёса скрипнули, хрюкнула упряжь, и экипаж тронулся к воротам, к дороге, к порталу, к новой жизни — всё это в одном направлении.

Мы стояли, пока пыль не легла. Я уже знала по себе: уходящие заставляют пространство вокруг пару минут звучать тише.

— Я за ней, — почти одновременно сказали Даниэль и Эдрик, когда Адриана резко развернулась и ушла быстрыми шагами в сад.

— Стоп, — сказала я и подняла ладонь. — Вы — нет.

— Но мама! — возмутился Даниэль.

— Леди Катрин, я… — начал Эдрик.

— Нет, — повторила я. — В этот раз — я.

Они переглянулись: один укусил нижнюю губу, второй спрятал глаза в тень шляпы. Я кивнула им обоим: позже. У каждого своё «позже».

Я пошла в сад. Туда, где тень вяза падала на каменную скамью, как всегда — пятном света, наоборот. Адриана сидела, прижав ладонь с кулоном к груди. Плечи — острые, спина — прямая. Я села рядом, не слишком близко.

— Я не буду говорить «не плачь», — сказала я. — Потому что это глупо. Плачь, если хочется.

— Уже, — прохрипела она, даже не улыбнувшись. — Сама вижу.

Мы посидели молча. Ветки шелестели — ровно так, как шумит море на картинках в книжках: будто кто-то шепчет, но слов не расслышать.

— Знаешь, — сказала она спустя минуту, — когда он сказал «вода находит дорогу», я вспомнила, как спряталась около пруда от отца. Маленькая. И казалось, что меня больше никогда не найдут, потому что у воды есть путь. А меня — нет.

— А теперь есть, — ответила я. — И путь, и ты. И это — твои решения. Любить, ждать, учиться. Всё твоё.

Она вздохнула и уткнулась лбом в колени.

— Мне страшно, — тихо призналась она. — И стыдно. Я будто… — она искала слово, — будто предаю что-то, когда так чувствую. Это глупо?

— Нет, — сказала я. — Это жизнь. Она редко совпадает с учебником.

— Ники… — добавила она и замолчала.

— Ники справится, — сказала я. — Он умный. И упрямый. И, что важнее, — достойный. Он поймёт. Или вы оба поймёте, что всё не так. Для этого и придумали время — чтобы понимать.

Она кивнула. Я сделала вид, что не замечаю, как дрожат её пальцы на цепочке кулона.

— А папа? — спросила она вдруг, слишком резко, как будто этот вопрос стоял с утра поперёк горла. — Почему его нет?

Я вдохнула. Этот вдох оказался не легче предыдущих.

— Он делает то, что должен, — сказала я. — И вернётся, когда сможет. А мы делаем то, что должны — учимся жить, не заглядывая каждую минуту на дорогу. Получается плохо. Но это тоже часть обучения.

Она хмыкнула и смахнула ладонью остаток слёз.

— Хорошо, — сказала она. — Я попробую.

Мы ещё посидели. Потом я коснулась её плеча — лёгким, коротким жестом.

— Пойдём. Ринарна обещала нам вишнёвое варенье с тем самым хлебом, — сказала я. — Вдруг у тебя проснётся аппетит иного рода.

— Мам! — она возмутилась именно так, как я и рассчитывала, и впервые за утро улыбнулась.

Мы поднялись. Сад дышал нам в спины. Я оглянулась на вяз — и подумала, что Ники выбрал правильный символ. Дом — не стены. Дом — это те, кого ты провожаешь и за кем идёшь, когда нужно.

А ещё те, кому даёшь второй шанс. Даже если это вдовствующая маркиза, которая еще недавно стояла у наших дверей по чужой воле.

Лайонел всё ещё не возвращался. Но в этот момент я знала: я делала всё, что должна. Иногда этого достаточно, чтобы день сложился. Иногда — чтобы ночь не была слишком длинной.

Мы шли к дому. Я рядом с дочерью, которая впервые в жизни училась быть взрослой не на уроках. Впереди было много работы. Хорошо. Работа — лучший друг тем, у кого сердце слишком громкое.

* * *

Я отпустила Адриану к Даниэлю — они всегда легче дышали рядом, чем поодиночке. Пусть побудут вместе, пока я разберусь с делами.

К обеду мы с Марией собрали её дорожную сумку: записи по расписанию, чистые журналы, список закупок для кухни и… отдельный лист с пометкой «новый педагог — этикет». Мария усмехнулась одними глазами, поцеловала меня в щёку и, как всегда, успела сказать нужное:

— Я справлюсь, Катрин. Ты — береги себя и детей.

— Берегу, — кивнула я. — Олексион встретит тебя у ворот и сопроводит до школы. Он же привезёт Оливию.

— Поняла, — коротко ответила Мария и подтянула шаль. — И перестань забывать обедать.

У ворот уже ждал Олексион. Он проверил упряжь, лениво перекинулся шуткой с конюхом, но глаза у него оставались внимательными — такими, какими они бывают у людей, которые привыкли отвечать за каждого в периметре.

— Заберу вдовствующую маркизу и приедем прямо в школу, — отрапортовал он. — До темноты уложимся.

— И помни условия, — напомнила я. — Испытательный срок. Учительское крыло. Доступ к детям — только при гувернантках или при мне, Марии.

— Помню, — серьёзно кивнул он. — Если хоть что-то не так — верну назад быстрее, чем она успеет распаковать чемодан.

Мы обменялись короткими кивками, Мария поднялась в экипаж, двери хлопнули, колёса скрипнули по гравию — и тишина накрыла двор.

Кайонел остался в поместье. Он обошёл посты, втянул носом воздух — привычка следопыта, — и взялся за основное: тренировка с Даниэлем. Для сына это был лучший канал выпустить пар: час с мечом, час с огненной дисциплиной, час — на сушку ума.

Я до вечера рылась в бумагах и людях. Под вечер дом выдохся, и я наконец позволила себе выйти на балкон — глотнуть воздух, который ничего не требовал взамен.

Вечер наливался золотом и холодком. Фонари на аллеях уже горели, луна ещё думала, подниматься ли. Я оперлась о перила и увидела у входа в парк две фигуры. Адриана и Эдрик. Они стояли близко, но не слишком. Разговаривали тихо, улыбались — не теми улыбками, которые показывают залу, а теми, что оставляют для себя. Адри коснулась его плеча — лёгкое касание, как благодарность. Коротко попрощалась и ушла в сторону дома. Эдрик остался стоять, и при свете фонаря было видно, как он покраснел, будто кто-то вдруг сорвал с него защитную накидку. Через мгновение его лицо