Последний Герой. Том 9 (СИ) - Дамиров Рафаэль

Я подрулил к фабрике, въехал во двор. Осколки кирпича, кучи гравия, бетон, серый пыльный воздух. Всё припорошено тонким слоем ноябрьского снежка, который умрет завтра с первыми лучами солнца.

Я вышел из машины, не скрываясь — громко хлопнул дверью, огляделся.

— Я здесь, — раздался за спиной голос.

Я стоял на открытом пространстве, под светом холодного неба. Так, что подобраться ко мне незаметно не получилось бы.

Из-за угла вышел физрук. Походка уверенная, пружинистая — сейчас она совсем не вязалась с тем тревожным, сбивчивым голосом, что звучал у меня в трубке совсем недавно, и часа не прошло.

— Ну что, Фёдор Евгеньевич, — сказал я, выпрямившись. — Теперь мы одни. Абсолютно одни. Рассказывай.

— Да, конечно, — ответил он спокойно, лишь левое веко чуть дернулось непроизвольно. — Я могу отвезти вас прямо туда, где сейчас Катя…

— Вначале расскажи всё на словах, — сказал я. — А там решим.

Я стоял в непринуждённой позе, будто ничего не подозревал. Но расслабленным не был ни на секунду.

— Нет, — сказал он вдруг. — После… а сейчас… — сделал паузу и выкрикнул. — Ты поедешь со мной!

И в то же мгновение выхватил из-за спины огромный нож. Лезвие блеснуло и ударило в живот.

Поза моя была обманчива — расслабленность только кажущаяся. Я рванул в сторону, отбивая руку с ножом. Острие чиркнуло по куртке, распороло край. Правая рука по привычке уже выдернула пистолет, но Фёдор оказался быстрее — второй удар шёл тем же направлением.

В этот раз я не уворачивался. Принял удар. Нож вонзился — но не в тело. Острие уткнулось в бронепластину под одеждой. Глухо звякнул металл.

Я успел заметить в его глазах изумление — он не понял, почему я не падаю, не хриплю, не заливаюсь кровью. Почему огромный тесак не пропорол жертве брюхо.

А я уже двигался. Кулак врезался ему под челюсть, коротко, резко, точно. Удар отточенный и выверенный. От такого обычный человек падает сразу. Всё произошло настолько быстро, что пистолетом я так и не успел воспользоваться.

А Крюков после моего удара устоял.

Он покачнулся, вытер кровь с губы и снова атаковал. Передо мной был не тот испуганный учителишка, каким я его видел раньше. Это был другой человек — спортивный, выносливый, сильный. Настоящий боец.

Снова удар.

Уклон. Захват.

Я вывернул ему руку с ножом. Понимал — следующий удар он будет целить в горло, а не в броник. Пришлось выпустить пистолет из пальцев — иначе не успел бы среагировать. Он рванул, клинок сверкнул у самого лица, но я ушёл корпусом, подставил локоть, и металл скользнул по ткани.

Пистолет упал, звякнув о бетон. Я перехватил руку Крюкова, вывернул и заломал на болевой. Он извернулся, перекувыркнулся через собственную руку — гибкий, как червяк. Нож я всё-таки выдавил из его пальцев, но и он вырвался.

Клинок тоже глухо звякнул о бетонную крошку между нами. Теперь всё решалось за секунды — кто первый подберёт оружие.

Он подумал, что я брошу всё и полезу за пистолетом. Ошибся. Физрук молнией метнулся к ножу, нырнул вперёд, щучкой. А я — навстречу. Только не за оружием, а за ним. Ударил ногой, когда он был на уровне колена, остановил его, потом, не останавливаясь, врезал ботинком по голове.

Его откинуло в сторону. Я услышал хруст — будто сломали сухую ветку.

Удивительно! Он опять не вырубился.

Он в сознании, хотя кровь хлынула изо рта. Выплюнул зуб, поднялся — лицо перекошено, со звериным оскалом.

Федор снова пошёл в стойку, готовясь биться до конца. Но теперь пистолет уже был у меня в руке.

Бах! — первый выстрел. Пуля прошла у него возле уха.

Бах! — второй. От камня под его ногой отлетел осколок.

— Стоять! — крикнул я. — Следующий выстрел на поражение!

Он застыл. Медленно поднял руки. С разбитых губ стекала кровь, глаза сверкали злостью.

— Сука… — прошипел он. — Как ты узнал, что это я?

Он понял, что не застал меня врасплох, что ко встрече я подготовился. Лицо исказилось — то ли от боли, то ли от нестерпимого отчаяния и злобы.

— На землю, — приказал я. — Мордой вниз. Ноги скрестить, руки за голову, пальцы сцепить на затылке!

Он стоял, не шелохнувшись.

И снова выстрел прогремел, и пуля чиркнула слишком близко — задела подошву его ботинка. Он вздрогнул и нехотя подчинился. Сначала опустился на одно колено, не сводя с меня глаз, потом на другое. Медленно лёг на холодную землю.

Хилый снежок под ним скукожился от тепла тела. Я ногой отшвырнул нож подальше, подошёл, придавил коленом поясницу. Завёл руку за спину, взял в замок, на излом, и надавил. Он застонал — хороший знак.

Значит, контроль над его телом у меня.

— Шевельнёшься — и я тебя прикончу, — я защёлкнул на запястьях наручники, встал, сделал шаг назад.

— Встать, — приказал я.

Он поднялся медленно, зло сверкая глазами.

— Ну что, Федя Крюков, — сказал я. — Вот и финал.

— Ни хрена это не финал, Яровой, — прошипел он. — Ты не можешь меня арестовать.

— Это ещё почему?

— Потому что они погибнут. Они без меня умрут. Только я знаю, где они. Им самим не выбраться…

— Что ты несёшь? — нахмурился я.

Он хрипло засмеялся.

— Строков с дочерью… психолог… они все пока что живы.

Я видел по его глазам — безумным, со странным блеском — что, доставь я его в отдел, он и правда не скажет ни слова. Сейчас не девяностые, на него не надавишь физически. Хотя здесь, на пустыре, свидетелей нет, я мог бы выбить из него всё силой, но понимал — бесполезно. Этот тип закостенел в своём бреду. Если даже резать его на ремни, ничего не скажет, тварь.

Он стоял передо мной, с лицом в крови и пыли, и ухмылялся. В нём читалась уверенность. Заложники — это был его последний, самый сильный козырь, плюс его безумная вера в собственную власть.

— Что будем делать? — спросил я.

— Отпусти меня, — сказал он.

— Нет, — ответил я. — Ты же знаешь, что я не могу.

— Можешь, — произнёс он спокойно. — Ты жалеешь людей. Помогаешь. А я — нет. В этом твоя слабость… и моя сила, Яровой.

Он улыбнулся страшной, звериной улыбкой.

— Ты меня отпустишь. А я отпущу их. Обещаю.

— Слабо верится, — сказал я.

— А у тебя нет другого выхода, — ухмылялся маньяк, глядя мне прямо в глаза.

— Хорошо, — сказал я. — Я тебя отпущу. Ты отпустишь людей. А потом я тебя поймаю. И если ты меня обманешь и не выпустишь их — когда я тебя найду, то не буду арестовывать. Я тебя просто… убью. И не обещаю, что быстро.

— Посмотрим, — спокойно проговорил физрук.

— Почему ты стал таким, Федя? — спросил я.

— Каким — таким? — он посмотрел исподлобья.

— Монстром, — сказал я.

— А это ты у Строкова спроси, — процедил он. — Это он тогда держал меня в домике. Издевался. Сказал, что зажарит. Положил в мешок разрубленную собаку. Кровь капала из мешка, сквозь ткань — я до сих пор помню этот запах. А он говорил, что там человеческое мясо.

Он выдохнул, будто проглатывал комок в горле.

— Потом, когда я его взял, он во всём признался. Он не хотел меня ни убивать, ни есть. Но поздно. Я видел и знал именно это — и вырос таким, какой есть. Теперь он жрёт человечину, которую я ему добываю.

— Что это означает? — с недоверием переспросил я.

Он посмотрел прямо мне в глаза.

— Он ведь сказал, что съест, в людоеды сам записался. За слова надо отвечать, Максим Сергеевич. По им же сказанному я и кормлю его человечиной. Самой лучшей, отборной. Приношу ему, а он не отказывается. Не дурак ведь — жить хочет. Он выбрал между смертью от голода и людоедством. Сам выбрал второе.

Я покачал головой.

— Всё нужно было решать по закону, — сказал я. — По закону.

— По закону? Так заявление от меня не приняли, менты не поверили. Пускай теперь пеняют на себя, — усмехнулся Крюков. — Сами вырастили, как ты говоришь, монстра.

— Нет, — сказал я тихо. — Так нельзя. Еще можно остановиться.

Он криво улыбнулся.

— А я даже благодарен, что всё так вышло. Все люди во все века делятся на баранов и хищников. Хищников мало, и их становится всё меньше. Я не хочу быть бараном. Никогда не хотел.