Артефакт будущего. - Людмила Вовченко

— Любые валюты принимаются. На испытательный период — на дом.

— Что-то я недооценила ранг, — пробормотала Лида. — Меня тут прям балуют.

Чашка возникла из воздуха — простая, матовая, как камешек с моря. Кофе был идеальным — и не потому что идеальным был кофе, а потому что в момент, когда она сделала первый глоток, кто-то слегка увеличил время вокруг — на долю такта, ровно настолько, чтобы глоток растянулся, как карамель, и стал воспоминанием. Лида зажмурилась, и уголки глаз сами собой расслабились. «Окей, мир. Ты играешь нечестно. Сначала ты наряжаешь меня, потом поишь. Я готова подписать петицию: “дайте мне остаться”».

Она шла, попивая кофе, и рассматривала людей. Они были… красивые. Не в смысле «все модели», а в смысле — ухоженные, спокойные, без сжатых челюстей и вечной усталости под глазами. У кого-то кожа была цвета молока с каплей кофе, у кого-то — тёплого янтаря, у кого-то — чёрного дерева. Возраст… определялся сложно. Не было стариков с палочками, но были лица с умом, который приходит только после пятидесяти. Дети — да, дети бегали, но не визжали; их смех похож был на шуршание хлопка. Иногда мимо проезжали — про-скользили? — небольшие платформы с людьми, которые двигались чуть медленнее остальных. Больные? Или просто те, кто не хотел сегодня идти. Платформы пахли хвойным — «лечение» — и пространством — «мы проведём».

Лида поймала своё отражение в фасаде — фасад ответил слегка более ласковым светом, как будто польщён комплиментом своими формами. «Прилично выгляжу, — отметила она. — Для пропавшей из музея — просто принцесса инстаграма». Она иронично представила: «Привет, это Лида, я поработала в Excel десять лет и теперь тестирую бета-версию будущего. Расскажу, как настроить свой нос под навигацию».

Путь привёл её к месту, которое резко отличалось от остального. Здесь не было мягких кривых, расплавленных углов и живых фасадов. Здесь — прямые линии. Камень — настоящий, шероховатый. Накатанные ступени из бледного материала, который, похоже, видел тысячи ног. Над входом — знак: простая геометрия, три линии, пересекающиеся в одной точке. Запах — не парфюмерный, не булочный. Запах книги, которая долго лежала в шкафу, и её достали.

АРХИВ ЛЮДЕЙ — подсказали очки.

Внутри было тихо. Не музейно-тихо, а так, как бывает в библиотеке перед сном: словно сама тишина пригрелась в углу и дышит. На стенах — фотографии. Настоящие — с зерном, с царапинами, с переливом матовой бумаги. Люди. Земля двадцать первого века. Двадцать второго. Двадцать третьего? Мальчишки в кедах, женщины в белых халатах, мужчины на фоне ракет, школьницы с плакатами, пожилые пары в парке — держатся за руки, у них морщины — не как трещины на фарфоре, а как берега рек. Лида пошла вдоль стены и вдруг поймала: её сердце сбивается с ритма. Не от страха — от узнавания. «Вы — мои. По одежде, по взглядам, по тому, как вы улыбаетесь, когда вам неловко».

В дальнем углу — стол. Тонкий, прозрачный. На столе — артефакты. Слово «артефакты» теперь смешило. На лотке, похожем на музейную подставку, лежали предметы: старый смартфон; бумажник, в котором торчала карточка «скидка на гречку»; ключи с брелоком в виде самолётика; пластиковая карта авиалюбителя — в точности, как у Лиды; и… Лида застыла. На отдельной подложке — золотой самолётик.

Нет, не тот. Этот был другой — острые крылья длиннее, хвост другой формы, корпус чуть тяжелее, будто в нём больше металла. Но рука всё равно тянулась. Она прикусила губу, как делает человек, который 59 раз говорил себе «нет» и на 60-й понял, что да. И протянула пальцы.

В воздухе щёлкнуло — тихо, как щёлкает старый фотоаппарат. Лида почувствовала, как золотая нить у неё в запястье запела. Не громко. Шёпотом. Это было как ощущения в самолёте, когда пилот готовит выпуск закрылков: в груди тянет, уши закладывает, а ты улыбаешься идиотской улыбкой, потому что взлёт — одна из лучших вещей в мире.

Палец коснулся металла.

Ничего — никаких молний, никаких «пум». Но в глубине — у основания черепа — стеклянный колокольчик звякнул. Вокруг, будто ответив на невидимый сигнал, поверхности дыхнули. Где-то далеко щёлкнула створка; на стене слева светлячками вспыхнули точки. Очки подали символы. «Техническая галерея», «запрет», «только персонал». Лида дёрнула нос — там не пахло миндалём опасной зоны; пахло сухой пылью и железом — запах, который она любила ещё в детстве, когда лазила по гаражам с братом. «Очень опасно. Абсолютно необходимо», — сообщила ей её личная система принятия решений.

Дверь в узкий коридор открылась сама, когда она ещё только подумала «а если…». Пахнуло прохладой, не той, которую продают в кондиционерах, а холодом, который живёт в подвалах, где прячут самое дорогое.

С правой стороны по стене шла полоса света — ровная, как дорожка ожидания в аэропорту. Слева — стекло. За стеклом — ничего. Нет, не пустота. Прозрачность. Как будто мир там не успели нарисовать. И только когда Лида остановилась и приложила ладонь — стекло стало зеркалом. Отразило её — чужую, но свою, в «второй коже», с золотой нитью на запястье, с глазами, в которых искра «ну давай, удиви меня, мир» разрослась до огня. «Привет, — сказала она себе. — Ты всё ещё ты. Просто тебя поменяли на версию “с обновлениями”».

Коридор вывел в пространство, от которого у неё зачесались пальцы — настолько хотелось потрогать всё. Ангар. Но не из железа и бетона. Лёгкий, как полый костяк гигантской птицы. Своды — из бледных, как костяные, арок. Между арками — стекло в миллион ячеек. Сквозь него виднелась — близко — дорога небесных стаек. Внизу — дебаркадер: платформа, на которой стояли аппараты. Два — как серьёзные яхты на воздушной подушке. Один — маленький, как детская игрушка, только очень функциональная. И — в центре — он.

Аппарат, который был самолётом только в том смысле, в котором человек — зверь. Казалось, что кто-то взял математику полёта и попросил художника нарисовать из неё лебедя. Линии — чистые, строгие. Крылья — не крылья, а вытянутые поверхности с микроперфорацией. Фюзеляж — не труба, а капля. На «носу» — знак: знакомые три линии, пересекающиеся в одной точке. Запах — новый: ледяная мята и горячая смола. Рядом — никого. Ни людей, ни роботов, ни дронов. Только длинная тень аппарата, как стрелка солнечных часов, и тонкий писк — почти неслышимый,