Деньги не пахнут 5 - Константин Владимирович Ежов

Суд против самого Блэкуэлла, акулы юриспруденции, да ещё с иском почти на пять миллиардов долларов. И при этом – ни одной благоприятной карты на руках. Казалось, любой другой уже давно отступил бы. Но нет.

– Если он действительно вызовет Киссинджера в качестве свидетеля, что тогда? – голос Холмс прозвучал с металлической дрожью. Она кусала ногти, глядя куда-то мимо Блэкуэлла.

Мысль о Киссинджере вызывала у всех одинаковое чувство – ледяную тревогу.

Если тот нарушит соглашение о неразглашении и выступит с показаниями, последствия будут катастрофическими.

На последнем заседании совета директоров всплыли ужасные подробности: подтасованные данные испытаний, фальсифицированные отчёты, скрытые нарушения при проверках лабораторий. Всё это, стоит Киссинджеру заговорить, станет частью официальных документов – как пятно, которое уже не отстирать.

– Можно ли хоть как-то заблокировать его показания из-за нарушения договора о конфиденциальности? – спросил Холмс, цепляясь за последнюю надежду.

– Никак, – ответил Блэкуэлл, спокойно, даже с какой-то усталостью. – Если Киссинджер готов понести последствия, его слова будут иметь силу.

Он говорил ровно, тщательно подбирая слова, будто укладывал их в идеально ровный ряд на холодном мраморном полу.

Если Киссинджер действительно решится на это, начнётся лавина. Но пока требовалось решить главное – как действовать дальше.

– В случае его показаний остаётся два пути, – наконец произнёс адвокат. – Либо подаём иск против него, либо нет.

– Исключено! – взорвался Холмс, вскочив с кресла. Голос резанул воздух, как свист хлыста. – Цель этого процесса – сохранить инвестиции! Забыл?

Если бы дошло до иска против Киссинджера, любой инвестор, связанный с ним, тут же отшатнулся бы. Замороженные миллиарды так и остались бы в банках, а, может, и вовсе утекли бы навсегда.

К тому же на компанию немедленно навесили бы клеймо – "та, что осмелилась судиться с Киссинджером". От такого пятна не отмыться: оно отпугнуло бы всех – и партнёров, и спонсоров, и будущие проекты.

Блэкуэлл слегка кивнул, не отрывая взгляда от бумаги.

– Тогда остаётся только одно – отказаться от иска. Но если промолчать, когда Киссинджер выступит с обвинениями, все решат, что компания признаёт их правдивыми.

Холмс резко выдохнул, запах дешёвого табака и усталости наполнил комнату.

Это и было самое страшное: молчание оказалось равносильно признанию вины. И тогда никакие деньги, никакие связи, никакие юристы уже не спасут компанию, имя которой станет синонимом обмана.

Выбор сузился до двух дорог, и обе вели в пропасть. Как ни повернись, для компании это означало катастрофу.

– Тогда придумайте другой путь! – голос Холмс звенел в воздухе, будто лезвие режущее стекло. – Разве не для этого нужны лучшие юристы в стране?

Ответом стал тяжёлый, усталый вздох, наполненный глухим эхом просторного гостиничного номера. В нём смешались запахи кофе, виски и тревоги, стоявшей в воздухе, как влажный туман.

– Госпожа Холмс, – глухо произнёс Блэкуэлл, – выхода нет. Этот капкан не имеет слабых звеньев. Сделан так, что, ступив в него, уже не вырвешься.

Настоящая ловушка, где каждое движение приближает к поражению.

Блэкуэлл провёл рукой по лицу, будто хотел стереть нахлынувшие мысли. В голове крутилась одна догадка: а вдруг всё это было спланировано заранее? Не случайность, не удача, а тонко рассчитанная комбинация, где каждая деталь имела своё место.

Он отмёл мысль с раздражением. Невозможно. Никто не способен так изощрённо всё просчитать. Тем более – человек вроде Сергея Платонова, слишком молод, чтобы сплести такую сеть. И всё же….

Перед внутренним взором всплывали строки из досье: фантастическая точность прогнозов, почти мистическая интуиция, безупречная репутация в профессиональной среде. Если всё это действительно результат расчёта, а не случая, тогда перед ним стоял не просто противник – гений, какого Блэкуэлл не встречал за всю карьеру.

– Значит, просто сидеть и ничего не делать? – раздражённо бросила Холмс, вырвав его из раздумий.

– Как уже говорилось, этот капкан не разрушить, – произнёс он твёрдо. – Единственный способ спастись – не попасть в него.

Он посмотрел на Холмс долгим, предупреждающим взглядом.

– Ни при каких обстоятельствах нельзя позволить Киссинджеру выйти на трибуну. Как только он заговорит, всё кончено. Останется лишь одно – уговорить его отказаться от показаний. Но это за пределами моих возможностей.

На лице Холмс промелькнуло понимание. Тонкие губы дрогнули, словно она приняла тяжёлое, но окончательное решение.

– Поняла. Попробую убедить его сама.

***

После разговора с юристом Холмс направилась в кабинет, что выходил окнами на тёмный Манхэттен. Сквозь щели жалюзи пробивался свет неоновых вывесок, в воздухе стоял запах озона после недавнего дождя.

Пальцы легко скользнули по экрану телефона – поиск контакта Киссинджера. Имя высветилось мгновенно, но сердце будто застучало сильнее.

Он давно не отвечал ни на звонки, ни на письма. С того самого дня, как вышел из состава совета директоров, отгородился стеной тишины.

"Если не возьмёт трубку – придётся ехать лично", – мелькнула решимость, резкая, как глоток горького кофе.

Номер набран. Гудки. Один, другой… и вдруг тишина сменилась голосом, низким, уверенным, узнаваемым.

– Что случилось?

Холмс на мгновение потеряла дар речи. Он ответил. Не секретарь, не помощник – сам Киссинджер.

– Нужно поговорить лично. Речь идёт о важном деле, которое нельзя обсуждать по телефону.

– Завтра в четыре. Приезжай ко мне.

Он сам предложил встречу.

– Почему вдруг? – пронеслось в голове. Что изменилось?

Сомнения не давали уснуть всю ночь. Сквозь открытое окно в номер врывался шум города, доносился запах мокрого асфальта, чей-то смех снизу, и всё это мешалось с гулом мыслей.

***

А утром Холмс уже стояла перед домом Киссинджера в Нью-Йорке – старинное поместье с мраморными колоннами, где даже воздух казался холоднее, чем снаружи.

Дверь распахнулась.

– Слышал, ты подала в суд на Сергея Платонова, – произнёс Киссинджер с ледяным спокойствием.

Его голос был ровным, как лезвие ножа, и в нём не звучало ни удивления, ни осуждения – только усталое знание того, что эта история закончится плохо для всех.

Холод в его взгляде был почти