Он вам не Тишайший (СИ) - Шведов Вадим

Подхожу к резному дубовому порогу большой светлицы. Из-за двери доносится низкий, мелодичный, размеренный голос. Останавливаюсь в тени, не решаясь войти и нарушить атмосферу.

В горнице, залитой мягким светом от лампад и высоких восковых свечей, сидят сёстры и десяток придворных девиц. Все они заняты рукоделием. А в центре круга на низкой скамеечке, восседает старая сказочница Маремьяна. Лицо у неё морщинистое, но глаза блестят молодым, живым огнём. Она рассказывает, и все слушают, затаив дыхание.

«…И повёл тогда Иван-царевич свою суженую, Василису Премудрую, под белы руки к царю-батюшке. А та вся в шелках да в жемчугах, краше ясного солнца. Говорит царю: „Вот, батюшка, моя избранница. Не из простых она, а из мудрых. Не суди по роду, а суди по уму да по добродетели“. Усмехнулся царь, посмотрел на бояр своих спесивых, что дочерей своих прочили за царевича, и молвил: „По уму, говоришь? По добродетели? Что же, испытаем!“ И загадал он Василисе три загадки мудрёные…»

Глава 15

Дела семейные и не только

Слушаю сказочницу и мысленно отмечаю: вот она, настоящая актриса. Никаких декораций, никакого пафоса — один только голос, умение держать паузу, да игра глаз. Восхитительно! Эта Маремьяна на своём месте куда убедительнее, чем иной боярин в Думе. Она верит в то, что говорит и заставляет верить других.

Первой меня замечает младшая Татьяна. Её взгляд отрывается от прялки, скользит по моей фигуре в дверном проёме и на милом, круглом лице появляется удивление, а затем быстрая, искренняя улыбка. Она откладывает веретено и поднимается мне навстречу, тихо шурша своим шелковым платьем.

Сидящие рядом девушки следом за ней тоже замечают меня. В горнице мгновенно возникает движение: все встают, кланяются, прячут руки с работой. Даже сказочница умолкает и припадает к полу, словно старая курица. Идиллическая картина была полностью разрушена моим появлением.

— Братец! — первая нарушает тишину Татьяна, подходя ко мне. — А мы уж думали, сегодня не вернёшься из Покровского. Говорили, ты на мануфактурах пропадаешь.

Голос десятилетней Танюши мягок и непринуждён. Из всех сестёр она ко мне относится проще всего и совсем не боится. Она не присутствовала на казни дяди Никиты и, возможно, до конца не прочувствовала последние изменения.

— Дела удалось закончить быстрее, — отвечаю, стараясь, чтобы голос звучал как можно теплее. — Строительство идёт, станки в пути. Скоро будем сукна делать для армии. Пока, конечно, оно грубое, жёсткое, толстое, но зато оно своё.

Из круга девиц доносится чей-то вздох. Старшая Ирина покачала головой. — Вечно ты с мануфактурами, Алёшенька, — говорит она с укором. — Других забот у тебя, что ли, нет?

Чувствую в её голосе обиду. И дело явно не в мануфактурах. До сих пор, наверное, злится, что я отослал прочь её жениха, того самого датского принца Вальдемара? Мечтала о заморском принце и другой жизни. Теперь сидит здесь в тереме, вышивкой занимается. И винит меня в этом. А что мог поделать? Выдай на тот момент за иностранца, и тут же поднимется вой насчёт веры. А что с Русью бы стало? Она ведь слабая, — не выдержит такого династического брака. По кускам её сразу растащат. А, может, за Морозова выйти хотела, чтобы царицей стать? Нет уж, спасибо. Лучше пусть дальше обижается.

Третья, средняя сестра, Анна гасит назревающий спор.

— Проходи к нам, братец, — говорит она ласково. — Отдохни с дороги. Вели подать сюда ужин. Соскучились мы по тебе.

Киваю и делаю знак одной из прислужниц у двери. Та мгновенно исчезает, чтобы распорядиться о трапезе. Прохожу в круг и сажусь на предоставленное почётное место. Девицы следом за мной робко рассаживаются. Маремьяна всё так же молчит, не смея молвить без разрешения.

— Продолжай, — киваю я ей. — Интересно же, какие загадки царь Василисе загадал.

Старуха с облегчением откашливается и снова заводит свою сказку. Но прежней лёгкости уже нет. Голос стал более подобострастным, тон поменялся. Искра ушла. Видно, что не умеет быстро приспосабливаться к обстановке, хотя постоянно выступает среди знати. Да, артисты будущего всё-таки сильнее.

Пока сказочница рассказывает, оглядываю горницу. Комната богатая и уютная. Стены обиты тёплым, вишнёвого цвета сукном. По лавкам разбросаны узорчатые подушки, прошитые золотыми нитями. В углу — большая киотка (застеклённый ящик или шкаф религиозного назначения) с древними, почерневшими от времени иконами в тяжёлых серебряных окладах. Печь — настоящая жар-птица, вся из расписных образцов с синими цветами, птицами и диковинными зверями. Горница пахнет древесным дымом, воском, сушёными яблоками и травами, что разложены по полочкам.

Сами сестры одеты по-домашнему, но богато. На Татьяне — сарафан из голубого шёлка с вышитым на нём журавлями. Шестнадцатилетняя Ирина предпочла тёмно-зелёный бархат, оттенявший её русые волосы. Анна — в вишнёвой понёве и белой рубахе с шитьём по вороту и обшлагам. Она, конечно, удивила. Обычно понёву одевают замужние, но средняя сестрёнка всегда имела на всё своё особое мнение.

Сказка подходит к концу. Василиса, разумеется, отгадывает все загадки и предстаёт во всей мудрости и красоте. Девицы вздыхают с облегчением и одобрением. Сказочница замолкает и снова кланяется мне в ноги.

Наконец, вносят ужин, а я остаюсь с близкими наедине. Но сначала поесть. Сегодня ужин у нас постный: грибные похлёбки, пироги с рыбой, солёные грузди, овсяной кисель с мёдом. Первое время едим с сёстрами молча. Но Татьяна вдруг не выдерживает.

— Скучно нам, братец, — говорит она, ковыряя ложкой в миске. — Совсем скучно. В городе, слышно, новые палаты каменные строят, немцы какие-то по улицам ходят в смешных штанах, а мы здесь сидим словно в клетке.

— Да вас же никто не держит, — удивляюсь. — Выезжайте на богомолье или подмосковные вотчины…

— Это совсем не то! — возмущается Ирина, и в её глазах вспыхивает давно копившееся раздражение. — Это не развлечение вовсе. Мы хотим посмотреть на травлю!

— Какую ещё травлю? — спрашиваю, чуть не поперхнувшись киселем.

— Самую обычную! — подключается Анна, и её обыкновенно спокойное лицо оживляется. — Батюшка всегда устраивал. Медведи с добрыми молодцами боролись…Так весело было! А ты ничего такого не делаешь. Всё работа да молитвы.

Меня передёргивает. Кровь, кишки, крики умирающего человека и рёв зверя — вот их «весело».

— Какая же это забава, — говорю, стараясь сдержаться. — Смотреть как медведь молодца калечит?

— Да не всегда же калечит! — не унимается Татьяна. — А даже если кто и помрёт, то хоть народ порадует.

— Ты всегда был странный, Алёшенька, — вздыхает Ирина. — Не любил ни охоты, ни кулачных боёв, ни травли. Всё больше по церквям да с книгами. Но мы-то здесь при чём? Почему из-за твоих странностей должны скучать?

Мысленно посылаю себя в далёкое эротическое путешествие. Зачем я вообще сюда пришёл? Сидел бы в кабинете, да карты изучал. Нет, надо было пойти, «почувствовать настроение». Почувствовал.

— Ладно, — сдаюсь, понимая, что спор бесполезен. — Велю организовать.

Три лица рядом со мной тут же проясняются. Даже Ирина удостаивает меня лёгкой, едва заметной улыбкой. Проклятье! Теперь и правда придётся устраивать это кровавое месиво. Может, хоть зверей одних травить, без людей? Или ввести какие-то правила…Бред. Отступать некуда. Обещал.

Разговор плавно перетекает на другие темы. Девушки оживляются, начав делиться услышанными от подружек сплетнями.

— А у воеводы Жданова, слышь, дочка сбежала, — тараторит Татьяна. — Со стрельцом! Представляешь? Её нашли вёрст за пятьдесят от Москвы, в телеге с сеном. Теперь её, бедную, в монастырь навечно упрячут.

— Это ещё что! — подхватывает Анна. — А у Крюковых-то, что творится! — Жена его, говорят, приворотный корень подмешивала в питье, чтобы муж по сторонам не смотрел. А он его почуял, избил жестоко и теперь судится, чтобы её силой в монастырь упечь. Скандал на весь город!