Гостинцы от Снежной Царицы. Мороженого не желаете? - Вика Рубина
Я почувствовала, как мышцы внезапно одеревенели, а ноги стали ватными и предательски подкосились. Сережа, мой верный Сережа, среагировал молниеносно — он подскочил ко мне и успел подхватить, не дав рухнуть на пол. Но это была лишь минутная отсрочка. Потому что через пару секунд яркий, почти праздничный свет люстр в зале вдруг вспыхнул ослепительно, нестерпимо ярко, а потом… потом все погасло. Окончательно.
И в этой наступившей темноте, в этом ледяном оцепенении, до меня наконец дошло. С пугающей, убийственной ясностью.
Глава 3
— Хозяйка, вы это… шевелиться в состоянии? — пискнула моя персональная эльфийская сиделка, Элина. Ее имя всплыло в памяти само собой.
В голосе девчушки плескался такой концентрированный раствор неподдельного беспокойства, что, казалось, им можно было бы консервировать огурцы на зиму. — Вы так… стремительно приземлились, я даже дернуться не успела, не то, что подхватить. Умоляю, не гневайтесь на нерасторопную меня!
— Полнейший порядок, — прохрипела я, ощущая, как язык превратился в сушеную воблу и совершенно не имеет ни малейшего желания шевелиться в этой засухе.
Пить хотелось невообразимо.
Моя внутренняя система оценки рисков, обычно надежная, как швейцарские часы (ну, или как мой старый бухгалтер перед сдачей годового отчета), сейчас вопила дурным голосом, что «полнейший порядок» — это примерно как назвать всемирный потоп «небольшой проблемой с сантехникой».
Но остроухая девчушка Элина, с ее ушами, способными улавливать шепот блохи на другом конце континента, выглядела такой искренне убитой горем, что, казалось, еще немного, и она начнет производить слезы в промышленных масштабах. Я снова оценила обстановку. А что, было бы неплохо. Жаль, что плакать пресной водой нельзя. Хотя… кто знает этих эльфов…
— Можешь ослабить караул, — просипела я, стараясь придать голосу оттенок «я-вся-такая-контролирую-ситуацию». Девушка, надо отдать ей должное, чуть ослабила хватку, но руку мою не отпустила. Правильно, вдруг я снова решу исполнить грациозный пируэт с последующим падением лицом в песок? Видимо, местный этикет такого не одобряет.
И точно. Мысль о том, что меня каким-то чудом закинуло в другой мир снова мягко саданула по темечку, а за ней пришла другая: а что будет с моей семьей? С родными?
Успокойся, София, сказала я сама себе. У тебя давно взрослые дети, которые жили вообще на другом континенте и виделись мы с ними раз в полгода. Каждый был погружен в собственные дела. А муж… с ним мы разошлись еще по молодости лет. Домашних животных нет, так что и переживать не за кем.
Жизнь планомерно катилась к закату, а тут — новая жизнь. Странная, правда, как кофе в постель, потому что нормальный кофе обычно подают в кружку, а не прямиком на свежевыстиранные простыни.
Я сделала шаг. Потом еще один. И тут же в лодыжке что-то хрустнуло и взорвалось таким фейерверком боли, что я едва не заорала что-нибудь нецензурное, способное распугать всех окрестных насекомых в радиусе километра.
Эльфийка пискнула синхронно со мной и вцепилась в мое запястье с силой голодного питбуля. Что ж оно так адски жжет, будто маленький огнедышащий дракончик решил устроить барбекю? Я опустила многострадальный взгляд вниз, в поисках виновника торжества, и, надо сказать, долго искать не пришлось.
Сбоку на ноге, там, где заканчивалась моя новомодная сандалия, живописно расплывалось багровое пятно. Интенсивно-красное, с небольшой аккуратной дырочкой в центре, словно кто-то очень старательно проткнул меня шилом.
— Ой, мамочки… вас, это… скорпион-песчаник, будь он неладен, укусил, — пролепетала девочка таким извиняющимся тоном, будто это она лично его натренировала и натравила на мою беззащитную конечность. — Вы, видать, ему на хвост случайно наступили, когда… ну, когда вы немного прилегли отдохнуть. Их тут, этих гадов ползучих, видимо-невидимо… простите, хозяйка…
От смущения она стала похожа на перезрелый помидор, и даже кончики ее эльфийских ушей, которые обычно торчали вверх с задорным любопытством, как-то виновато поникли.
— Да ладно тебе, Элина, ты-то тут при чем…
— Ну как же я не при чем! — запричитала она, явно готовая посыпать голову пеплом, — Зазевалась, как последняя ворона! Не уберегла вас, драгоценную!
— Да с такой жарой немудрено растерять всю внимательность, — признала я, задумчиво разглядывая свою раздувающуюся лодыжку. Она уже напоминала небольшой баклажан, и цвет приобретала соответствующий.
Так, надо вести себя также, как предыдущая владелица этого тела, покойся она с миром. Бедное дитя, и будь неладны ее родители, что отправили в такую даль и в такое пекло…
Секундочку… А что она вообще делает здесь?!
Я попыталась порыться в воспоминаниях, которые очень неохотно, словно старые двери на ржавых петлях, распахивались и являлись мне, предоставляя ответы.
Вот я стою в каком-то высоком, залитом светом зале и беседую с высокой, статной женщиной. На ней алое бархатное платье, подчеркивающее ее царственную осанку. Лицо у нее невероятно красивое, с тонкими, благородными чертами — из тех, про кого говорят «голубая кровь».
Она улыбается мне мягко, почти ласково, но глаза… глаза у нее внимательные, цепкие, и от этого взгляда становится немного не по себе. Женщина протягивает мне запечатанный конверт, и я, едва заметно поклонившись, принимаю его.
Картинка дрожит и сменяется. Теперь я сижу в тесной, душной карете. За мутными, пыльными стеклами медленно проплывают выжженные солнцем перелески. Карету немилосердно трясет на ухабах, и Элина — да, это точно она — вместе с еще одной девушкой, более смуглой и темноволосой, чьего имени я пока не могу вспомнить, обеспокоенно спрашивают, не ушиблась ли я.
Я отвечаю, что все в порядке, хотя спина ноет так, будто меня всю дорогу били палками. Не самый приятный подарок к восемнадцатилетию, должна признаться. Солнце за окном тоже качается, словно привязанное на ниточке, и во время очередного такого «скачка» картинка снова тает.
И вот мы с Элиной уже стоим посреди шумного, многолюдного рыночного торга. Вокруг прилавки, ломящиеся от овощей и фруктов, от ярких тканей и манящих сладостей. Перед нами — грузный мужчина в простой холщовой рубахе, перетянутой веревкой. Его лицо, усталое и какое-то помятое, не выражает ровным счетом ничего, но когда я называю ему имя, то самое, что было указано на конверте, оно вдруг оживает. Но не радостью, нет. Мужчина выглядит искренне удивленным и начинает что-то горячо, с жаром мне объяснять, так активно жестикулируя, что я на мгновение опасаюсь, как бы он от усердия не лопнул.
Звука нет, и я не слышу, что он говорит, и что отвечаю ему я, но по его реакции становится
