Внедроман. Полная версия - Алексей Небоходов

Сергей, до этого молчавший, оживился, и его глаза загорелись:
– А почему бы нам не удариться в серию пародий? Представьте: «Бриллиантовая рука», но Горбунков вместо контрабанды в гипсе прячет… что-то пикантное! Или «Кавказская пленница», где Нина – роковая красотка с комсомольским значком!
Он оживлённо размахивал руками, и даже Алексей, обычно скептический, усмехнулся уголком губ и одобрительно кивнул.
Ольга добавила:
– Серёжа, ты всегда был генератором идей. Миша, это надо сделать.
Михаил задумчиво потёр подбородок, улыбаясь:
– Отличная идея. Эти фильмы – как старые фотографии, которые люди хранят даже если стесняются показать. Добавим юмор и откровенность, и зрители увидят не только пародию, но и почувствуют ностальгию.
Алексей заметил молчание Светланы и поддел её:
– Света, что молчишь? Уже представляешь себя в роли Нины, похищающей сердца вместо того, чтобы быть похищенной?
Светлана отвела взгляд к окну:
– Знаете, я, наверное, не буду Ниной. Кино с вами – это невероятный сон, но я хочу попробовать себя в театре. Может, Чехова поставить, или что-то своё написать. Без цензуры, конечно. Ну или хотя бы не скромнее нашей «Чайки».
Алексей иронично качнул головой и фыркнул от смеха:
– Чехов снова будет в шоке! Хотя, кажется, «Три сестры» мы уже превратили в бурлеск. Что ж, теперь остаётся только переписать «Дядю Ваню» в духе «Дяди с фантомным либидо»!
Общий смех разрядил обстановку, и даже Сергей не удержался от усмешки.
Ольга успокаивающе коснулась плеча Светланы:
– Света, театр – это твой масштаб. Я буду первой в зрительном зале, обещаю.
Её голос звучал тепло и поддерживающе. Светлана смутилась, невольно заправив прядь волос за ухо. Она вспомнила, как присоединилась к Михаилу, Сергею и Ольге уже в Париже, когда их подпольные фильмы, снятые в тесной общажной комнате, превратились в продукт полноценной студии. Её слава советской кинозвезды тоже помогла им пробиться, но именно их энергия и дерзость вдохновили её рискнуть и уйти в этот смелый жанр.
Разговор незаметно перешёл к более серьёзным темам. Сергей, сделав глоток вина, спросил с искренним любопытством:
– Миша, а ты никогда не думал вернуться? Ну, в СССР. Говорят, там демократия, всё меняется. Может, теперь там тоже можно снимать, не оглядываясь на цензуру?
Вопрос повис в воздухе, как камень, брошенный в спокойную воду, и все невольно посмотрели на Михаила, ожидая ответа. Михаил медленно поставил бокал на стол и перевёл взгляд на огни Парижа. Он помолчал, перебирая в голове возможные ответы, а затем с загадочной улыбкой покачал головой:
– Вернуться? Нет, Серёжа. Демократия там, конечно, заманчива, но прошлое ещё цепко держит за горло. Помнишь, как ты бегал с той старой камерой по общаге, а я писал сценарии на обрывках тетрадей? Мы вздрагивали от каждого стука в дверь, но всё равно продолжали снимать. Здесь, в Париже, я дышу свободно, даже если иногда скучаю по тем дням.
Он сделал паузу, глаза блестели в свете свечей, затем добавил с лёгкой иронией:
– К тому же, в Союзе я, наверное, до сих пор прятал бы кассеты под маргарином. А здесь мы создаём искусство, которое не нужно прятать.
Ольга тихо кивнула, её пальцы осторожно легли на его ладонь, словно поддерживая:
– Миша прав. Мы тогда жили на грани, но это и делало нас живыми. А Света принесла нам не только свою звёздную улыбку, но и смелость, которой так не хватало.
Светлана, тронутая теплом её слов, улыбнулась ещё шире, глаза её заблестели. Алексей, всегда готовый разрядить обстановку, поднял бокал:
– За искусство, которое не нужно прятать! И за Михаила, который втянул нас в эту авантюру, за Серёжу с его камерой, за Олю, спасавшую нас, и за Свету, без которой мы бы не сияли!
Все рассмеялись, бокалы звякнули, и напряжение от вопроса Сергея растворилось в уютной атмосфере кафе.
Разговор перешёл к воспоминаниям. Сергей, воодушевлённый вином, начал рассказывать о первых шагах в общежитии:
– Помню, Миша, ты писал сценарии, а я бегал с камерой как сумасшедший. Думал, просто развлекаемся, а вышла – революция! Оля же тогда постоянно спасала нас от коменданта, подсовывая ему чай с ромашкой.
Он рассмеялся, и лицо его светилось теплом. Ольга тихо прыснула от смеха и добавила:
– А Миша вечно боялся, что нас поймают, но мы продолжали. И когда Света присоединилась, всё стало ещё ярче. Ты была как лучик в нашей подпольной тьме.
Светлана замолчала на мгновение, а потом заговорила с лёгкой грустью:
– Я до сих пор помню, как впервые увидела ваши плёнки. Подумала, вы сумасшедшие, снимаете такое в Союзе! Но потом поняла – это не просто кино, это жизнь, которую вы не боялись проживать.
Михаил мягко сжал её руку:
– Мы все жили ради этого. И сейчас, в Париже, продолжаем. Это и есть наша свобода.
Алексей, не любивший долгих пауз, снова вернул разговор к лёгкости:
– Ладно, хватит о прошлом. Давайте лучше обсудим, как Света будет ставить Чехова, а мы с Серёжей придумаем ещё десяток пародий. Может, «Иван Васильевич меняет профессию» в нашей версии? Царь в бане, а вместо Жаклин – Света в роли роковой царицы!
Все снова рассмеялись, даже Светлана, на лице которой засияла искренняя улыбка. Вечер плавно перешёл в ночь, вино в бокалах убывало, устрицы исчезали одна за другой. Огни Парижа за окном казались ярче, словно подмигивали им, напоминая о свободе быть собой. Михаил смотрел на друзей и чувствовал тёплую радость: эти люди стали его семьёй, связанной не только фильмами, но и общей историей, полной риска, смеха и искренности. Он поднял бокал и твёрдо сказал:
– За нас, за свободу и за то, чтобы мы никогда не переставали смеяться над прошлым.
Все поддержали тост, бокалы вновь звякнули, и в этот момент казалось, что город принадлежит только им.
Спустя много лет Михаил часто думал, что вся его жизнь похожа на длинный монтажный переход: от одной сцены к другой, без резких разрывов, но с полной сменой декораций. И теперь, в две тысячи двадцать пятом году, Париж снова напоминал ему о том, что всё меняется, но что-то неизменно остаётся прежним.
Улицы города пропитались ароматом свежих круассанов и кофе, казавшись неподвластными времени. Михаил Конотопов, теперь солидный французско-российский олигарх, король мировой порноиндустрии, стоял в своём роскошном особняке на Avenue Foch перед зеркалом в позолоченной раме. Его отражение, обрамлённое мрамором и хрусталём, хранило следы прожитых лет: морщины у глаз, седина на висках и лёгкая усталость в осанке.