Гнев Несущего бурю (СИ) - Чайка Дмитрий

— Дзынь! — еще один арамей упал, схватившись за древко, торчащее из глаза.

— А голубь? — спросил Тимофей, проткнув мечом какого-то пастуха, наседавшего на него с дрянным копьецом.

— Вылетел уже, — ответил Кулли и выпустил очередную стрелу. — Дурак наместник здешний, раз решил купцов потом перебить.Презирает торговый люд, сволочь лживая.

— А ты ловок с луком, — восхитился Тимофей, оценив очередное попадание, и проорал. — Отходим в ворота! Стража первая, мои потом! Главк, мы с тобой последние заходим!

— Дзынь! — еще одна стрела улетела в плотную толпу, а вавилонянин, натягивающий лук с немыслимой скоростью, размеренно вещал. Ему не нужно целиться. Сейчас каждое жало находило свою цель.

— Я, почтенный… Дзынь!.. С малых лет с караванами хожу… Дзынь!.. И отец мой ходил… Дзынь!.. И дед… И его дед… Дзынь!.. Без лука в купеческом деле никуда…

Караванная стража уже вошла в город, и судя по звукам, начала с кем-то биться уже там. Гоплиты, построенные в три шеренги, отходили медленно, по одному-по два пролезая в приоткрытые ворота, пока снаружи не остались только Главк и Тимофей.

— Ну, давай, брат! — произнес Тимофей, а когда в лицо опять брызнула смесь чужой крови и мозгов, выругался в сердцах. — Да чтоб тебя молния убила вместе с дубиной твоей! Опять все мне измарал! Да когда ж ты биться начнешь, как пристало воину!

Главк в знак согласия мотнул слипшейся от пота бородой и гулко гыгыкнул, что должно было означать смех, но не ответил ничего. Не до того было. Тимофей, который потерял копье, застрявшее между чьих-то ребер, бился мечом. Его товарищ, напоследок размозжив кисть отчаянно наседавшему арамею, проскользнул внутрь. Именно он удержит створку ворот, когда пройдет Тимофей, а парни набросят на петли запорный брус. Так оно и вышло. Двоих кочевников, прорвавшихся в горячке в город, закололи на месте, а потом по городу прошла кровавая волна. У наместника было всего-то четыре десятка воинов, и они оказались не соперниками озверевшим от крови и злости караванщикам. Последних защитников города загнали в какой-то дом, обложили соломой и досками, а потом подожгли. В живых остался только один из них. И он прямо сейчас стоял на коленях, связанный по рукам и ногам.

Тимофей поднял кончиком меча подбородок хеттского наместника, которого взяли живым. Он бился до последнего и непременно погиб бы, но приказ был строг: не убивать! Потому-то воинам, которые чуть не выли от огорчения, пришлось сунуть древко копья ему между ног, свалить на землю, а потом тюкнуть по затылку точно выверенным ударом. Наместник уже пришел в себя и водил по сторонам мутным взглядом. У него все еще двоилось в глазах. Нарядный плащ, с которым хетты не расстаются даже в жару, с него сорвали, позарившись на серебряную фибулу, которой он был сколот. Хетт остался в одной длинной тунике, когда-то роскошной, а теперь донельзя рваной и грязной.

— Что, сволочь, не ожидал? — зло оскалился Тимофей.

— Пошел ты! — сплюнул хетт. Он был сволочью, но не трусом.

— Ты умрешь, — спокойно ответил афинянин. — Я потерял трех хороших парней. Еще пятеро ранены тяжело, они не смогут пойти дальше. И из караванной стражи два десятка погибло. Тебе придется за это ответить.

— Я родственник царя, — облизнул пересохшие губы хетт. — Вам это с рук не сойдет. Вас распнут как воров.

— А кто об этом узнает? — удивился Тимофей.

— Так люди же расскажут, — недоуменно посмотрел на него наместник.

— А никаких людей тут уже нет, — Тимофей раздвинул губы в неживой улыбке. — Их всех убили арамеи. Ты еще ничего не понял, проклятый дурак? В Угарит уже полетел голубь. А это значит, что трибун Хрисагон будет здесь через три дня. То скопище пастухов, что осадило город, вырежут до последнего человека. А потом вырежут весь их род. Ты думаешь, они спрячутся в своих пустошах? Да как бы не так! Их найдут египетские собаки, натасканные ловить беглых рабов. У парней за стеной приметные серьги в ушах. Уши отрежут, засолят в горшках и пошлют в дар твоему царю. Вот этот купец расскажет по дороге, как славно ты бился, защищая свой город, и как погиб в бою, покрыв себя славой.Почтенный Кулли, ты же расскажешь?

— Еще как расскажу, — хмыкнул купец, с недовольством разглядывая дыру в кафтане, через которую просвечивала бронзовая чешуя. — Как только попаду в Каркемиш, а это случится еще очень нескоро. Я ведь пришел с караваном, когда все было уже кончено, и тут же позвал подмогу из Угарита. Я буду плакать и заламывать руки, сожалея, что воины нашего государя не успели спасти Каркар и его отважного наместника. Но за тебя отомстят, даже не сомневайся, лживое ты отродье Эрешкигаль. Арамеи горько пожалеют о своем поступке.

— Выкуп за себя дам! — прохрипел хетт, который растерянно переводил глаза с одного купца на другого.

С каждой секундой он все больше убеждался в том, что выкуп его здесь никому не нужен. Эти люди и так заберут все, что есть в городе. До последней нитки. А он просто грязь перед их глазами, мерзкий клятвопреступник, оскорбивший богов своей ложью. Чтобы знатный хетт опустился до такого! Воистину, небо должно было упасть на землю!

— Смерти от меча прошу, — наместник уронил голову на грудь, показав воинскую косу на затылке. — Не позорьте мой род.

— Не-е-т! — медленно покачал головой Тимофей. — Ты такой милости недостоин. Тебя на закате зашьют в сырую шкуру.

Хетт понемногу начал дуреть от ужаса. Он не боялся смерти, но он боялся смерти позорной и мучительной. Нет для воина худшей судьбы. Да и этот жуткий парень с оловянными глазами нагонял на него липкий, лишающий сил страх.

— Всю ночь ты будешь думать о своем подлом поступке, — продолжил Тимофей. — А утром, когда солнце начнет припекать, кожа будет сохнуть и съеживаться. Твои кости изломает как сухие ветки, но сразу ты не умрешь, тварь. Ты будешь чувствовать боль каждый миг, пока жажда не доконает тебя.

— Не поступай со мной так! — взмолился хетт. — Зачем тебе это?

— Радоваться буду! — широко улыбнулся Тимофей. — Я всегда радуюсь, когда одной сволочью меньше становится. Я буду стоять рядом, слушать твои вопли и удовольствие получать. Я ведь обещал своему богу небывалую жертву, если спасусь. А тут ты случился, знатный хетт, да еще и царский родственник. Поверь, Эниалий, покровитель воинов, будет мной очень доволен. Он непременно дарует удачу на моем пути.

Тимофей повернулся и оглядел воинов, с любопытством слушающих разговор.

— А вы чего встали? — рявкнул он на них. — Вам же сказали, в этом городе арамеи убили всех. Два десятка на стены, пятеро к воротам, а остальным прочесать этот городишко. Собаки живой чтобы тут не осталось!

— Не нужно никого убивать, — положил руку на его локоть Кулли. — Хрисагон вывезет этих людей на Кипр, ими заселят несколько отдаленных деревень в горах.

— Да? — Тимофей изумленно замолчал, обдумывая совершенно новую для себя мысль. — Можно никого не убивать, значит… Вот бы никогда не подумал…

Глава 8

Год 3 от основания храма. Месяц шестой, Дивийон, великому небу посвященный и повороту к зиме светила небесного. 21 июня 1173 года до н.э.

Супружеские радости были прерваны бурным появлением дочери, которая уже бегала со скоростью молодой газели. Няньки, набранные из степенных теток, вырастивших с десяток внуков каждая, только охали и поминали Великую мать. Царевна Клеопатра спуску им не давала. Вот и сейчас она влезла на постель, ввинтилась ко мне под мышку и замерла. Креуса заморгала растерянная, но я махнул рукой. Пусть. Девчонка отца месяцами не видит.

— Господин мой, — недовольно произнесла жена. — Я отдам нашу дочь нянькам.

— Да ладно тебе, пусть побудет с нами, — примирительно сказал я, радуясь возможности передохнуть. Перед разлукой Креуса выжимала меня досуха.

— Как прикажешь, — не стала спорить царица и начала наматывать на палец короткий локон.

Нежное дыхание маленькой девочки и теплое тельце, доверчиво прижавшееся к моему боку, что может принести большее счастье. Я обнял дочь, которая тут же начала тереться носом о мой бородатый подбородок и хохотать. Это было ее любимым развлечением. Да, мне пришлось обрасти бородой. Лицо бреют только египтяне, но они не в счет. А для афинянина, лувийца, хаананея или вавилонянина свободный муж с голым подбородком — вещь сродни лысой женщине. То есть позор неописуемый. Чисто бритыми или с неряшливыми кустиками на лице в этой части света только евнухи ходят. Игнорировать общественную мораль я не могу, поэтому пришлось ввести моду на короткую бородку и обосновать это суровой военной необходимостью. Вдруг неприятель узрит неописуемую красоту, завитую в многоэтажные локоны, и схватит, лишив царя боеспособности. А? Вот то-то же!