Гнев Несущего бурю (СИ) - Чайка Дмитрий

Я непонимающе похлопал глазами и внезапно понял, что она и не думала шутить. Для нее, урожденной аристократки, чья родословная уходит в немыслимую глубь веков, жизнь презренной черни не стоит даже плевка. Такие вот они, реалии Бронзового века…

Глава 7

Последним, что увидел Тимофей перед отплытием, была она. Та самая девчонка, которую они с Рапану поймали на Лесбосе и продали в Трое. Феано… Да, ее звали Феано. Только на ту симпатичную голодную замарашку эта прекрасная женщина была ничуть не похожа. Наоборот, она сидела в носилках, словно знатная дама. И судя по то тому, что ее несли восемь рабов, а впереди бежал глашатай с палкой, отгоняющий тех, кто недостаточно быстро уступал дорогу, Феано и была теперь знатной дамой. Сложная прическа, скрепленная каким-то обручем, в котором сверкали камни, платье ярко-синего цвета и пурпурный платок кричали о немыслимом богатстве, которое свалилось на дочь смертельно больного кузнеца. И когда только успела?

Феано расцвела и налилась яркой, броской красотой. Той самой, когда чистота и свежесть юности у женщины сменяется зрелым, знающим себе цену очарованием. И Тимофей не мог оторваться от нее, пока порт Энгоми не скрылся за горизонтом. И даже тогда он вглядывался в даль до боли в глазах, пытаясь впитать в себя ее вид и запомнить серебристый колокольчик смеха. А ведь она так и не заметила его, болтая с египтянкой, которую Тимофей тоже прекрасно помнил. Он и ее украл по заказу ушлого угаритского купца.

— Ладно, — сказал он сам себе, — распустил слюни, как мальчишка. А ты чего разулыбался? — вызверился он на Главка, который понимающе щерил крепкие кривоватые зубы.

— Да так, — хмыкнул старый товарищ, который видел то же самое, что и Тимофей. — Ты чего злой такой, дружище? В поход же вышли. Оружие такое, что царским гекветам впору, харчей полно, серебра на дорогу дали. Одно удовольствие так купцов охранять.

Караван кораблей целый день полз до острого мыса, на котором они и жили раньше с Гелоном, заночевали там, а потом одним рывком пересекли море и приплыли в город, что сами и сожгли когда-то. Угарит показался как-то вдруг, внезапно выпрыгнув из-за горы, и лишил Тимофея дара речи. Не то, совсем не то он запомнил, покидая этот город.

— Ну ты смотри! Стены починили, — с удивлением отметил Главк. — И ворота новые поставили!

— Да они еще одни стены строят! — с немалым удивлением воскликнул Тимофей. — Весь город обвести хотят. Ого! Если бы тут так в прошлый раз было, мы бы Угарит нипочем не взяли.

— Ты бы поостерегся, старшой, — тронул его за локоть Главк. — Нас тут помнить могут. Глянь, сколько людей в порту суетится. Знать, многие тогда уцелели. Если признают, нам с тобой даже папирус от царя не поможет. Вздернут на суку как последнюю падаль. Или просто голыми руками разорвут.

— И то верно, — буркнул Тимофей, радуясь, что не делился подробностями своей жизни с парнями, набранными в афинских деревнях. Они, хоть и выучены в легионном лагере, по сравнению с ним птенцы желторотые. Сильные, злые и свирепые, но птенцы. Большой крови не видели еще. Да, все они бились, и не раз. Ходили на разбой в море и в набеги на деревни каких-нибудь локров или беотийцев. Но два-три убитых за бой — разве это кровь? Они не теряли всех своих близких за раз. Они ослов, подыхающих от усталости, не жрали и не собирали рассветную росу с листьев, когда заканчивалась вода. Просто козопасы, не знающие настоящей жизни. Могут распустить язык там, где не надо.

Порт бурлил как котел. Царские биремы стояли наособицу, а рядом скучал часовой, не подпуская к ним посторонних. Для них и причал отдельный сделали. А в торговой части порта царил самый настоящий первозданный хаос, но хаос какой-то веселый, пахнувший серебром и куражом удачной торговли. У причалов толкалось несметное количество кораблей, совершенно разного размера и вида. От небольших лоханей с соленой рыбой, что приплыли сюда из прибрежных деревень Лукки, до финикийских гаул, которые с каждым годом торгаши из Бейрута, Арвада, Сидона и Тира строили все больше и пузатее.

Тут были не только люди. Стадо верблюдов голов на тридцать истошно ревело и плевалось во все стороны. Им не нравился здешний шум. Но погонщик ласково погладил вожака по морде и потащил его к складам. Там этих зверей навьючат огромными хурджунами. Тимофей уже видел такое на Кипре и оценил верблюдов по достоинству. Полезная скотина, выносливая безмерно, но к новому хозяину привыкает тяжело. Не один месяц может уйти, пока подружишься с ним. Их гонят с далекого юга за немыслимую цену, но первые из приведенных животных уже дали свой приплод в этих землях. В их караване тоже такие будут, это Тимофей знал точно. Не только ослы и мулы, но и верблюды потащат груз в далекий Вавилон.

Здесь разбили новые улицы поверх старых. Обгоревшие руины разобрали, дороги расширили, обозначив их кольями, а вдоль них по ниточке строили дома в два этажа, выходящие крошечными окошками во внутренние дворики. Полные телеги свежих кирпичей, высушенных на солнце в деревянных формах, то и дело проезжали мимо Тимофея, обдавая его ослиным ревом и криками погонщиков. Еще полно пустырей, но уже сейчас видно, что город строят с запасом, и это безмерно удивило афинянина, не привыкшего думать наперед. Видно, большие планы у царя на это место.

Угарит восстал из пепла, и какое-то незнакомое ощущение шевельнулось в груди Тимофея. Впервые в жизни он почувствовал себя последней сволочью, почувствовал, что жил неправильно. Для чего грабить и жечь, когда можно спокойно жить, торговать и растить детей. Вон их сколько бегает по порту. И даже не боятся ватаги суровых мужиков, от которых кровью и чужими слезами разит за целый стадий.

— Когда дальше пойдем, почтенный? — спросил Тимофей у тамкара Кулли, который вел этот караван на восток.

— Да завтра с рассветом и двинем, — успокоил его тот. — Я заранее голубем письмо послал, тут уже приготовили все. Утром погрузимся и пойдем. Отдохните пока, парни.

Как жизнь-то меняется, — думал Тимофей. — С моря царские биремы прикрывают город от злых и голодных людишек, а с суши — две когорты пехоты. И теперь тут просто благодать…

Всего три года прошло, а вот гляди ты, с лиц горожан уже исчез застарелый страх, а в глазах появилось такое чувство, как будто и завтра у них будет кусок хлеба. Ему бы их уверенность.

Оставленный на хозяйстве трибун Хрисагон разошелся не на шутку. По крайней мере, земли на левом берегу Оронта принадлежали Угариту довольно давно. Но трибун мелочиться не стал и подчинил все на два дня пути от моря, благо и воевать-то здесь было особенно не с кем. Угарит просто заполнял образовавшуюся пустоту. Мелкие вожди, в хаосе наступившего безвременья ставшие царями, были безжалостно вырезаны, а их деревни обложены данью в пользу ванакса Энея. Тех, кто сопротивлялся слишком сильно, вырезали тоже, оставив только баб и малых детей. Их вместе с землей, домами и зреющим урожаем отдали безземельным парням с побережья, которым полноводный Оронт казался благословением богов. Там, откуда они пришли, уже давно пересохли все колодцы.

На правом же берегу реки стоял городишко Каркар, контролирующий переправу через реку, и он по старой памяти платил дань царю царей Кузи-Тешубу, сидящему в далеком Каркемише. В Каркаре жили хетты, лувийцы и местные ханаанеи, что тесно переплелись между собой за столетия владычества далекой Хаттусы. Так река стала границей между новыми царствами, разделив водной гладью два совершенно разных мира. Один — мир старый, замшелый, пытающийся цепляться за испарившееся величие, и второй — новый, с невиданными ранее законами и обычаями.

Тимофей, который в этих местах не бывал, примечал каждый холм и каждый куст. Вдруг вернуться придется. Городок не слишком большой, пятьсот на пятьсот шагов. Холм, стараниями людей сделанный неприступным, окружали кирпичные стены на каменном основании. А внутрь вели единственные ворота, низкие до того, что из всего отряда проходил, не задев макушкой свода, один лишь низкорослый Главк.