Кондитер Ивана Грозного (СИ) - Смолин Павел

— Оттоманской Империей правит Султан Сулейман-хан, — начал я излагать те немногие обрывки знаний, что помнил из учебников и роликов по истории (очень хорошо, что я был большим любителем последних) и обрывков разговоров местных жителей, что особенно актуально для персоналий, потому что имя турецкого султана я узнал от «богатырей». — Магометане считают его тенью Аллаха на земле, да смилостивится Господь над их заблудшими душами, — перекрестились. — А сам Царьград под магометанским игом стал тенью самого себя, — скорбно вздохнул. — Поэтому я расскажу тебе не о городе, где я вырос, а о том, каким он был во времена моего деда, — я зажмурился и вытянул руки к небу, глубоко и с широкой улыбкой вздохнув. — Царьград — величайший город мира. Древние соборы и храмы, длинные, извилистые улочки, всегда полные народу. Царьград — город торговый. На прилавках торговцев можно найти товары со всего мира: специи из Индии, фарфор и шелк из Китая, оружие и доспехи тончайшей работы французских и испанских мастеров, дивные картины итальянских художников… — открыв глаза, я продолжил, активно жестикулируя. — Сам город — это треугольник, окруженный мощнейшими стенами Феодосия, кои веками обороняли Царьград от врагов. Главное его чудо — Собор Святой Софии. Под его куполом, словно парящим на невидимой силе, кажется будто стоишь в самом центре мироздания. Золото мозаик, мерцание ламп… Я слышал, что Государь Всея Руси строит или уже построил великолепный собор? — исчерпав запас красноречия, решил дать поговорить монаху.

— Государь преумножает наследие своих предков и, будучи человеком набожным и удачливым в битвах, строит храмы в честь побед Русского воинства, — ответил Павел. — Полагаю, ты имеешь ввиду деревянный храм Покрова? Не жди многого — как и все храмы на Руси, благолепие его велико, но построен он из дерева и от этого простоват.

Ясно, Собор Василия Блаженного либо строить еще даже не начали, либо Павел о том не знает.

— Точно не знаю, — признался я.

— В Москве много красивых и величественных храмов, можешь выбрать любой, — подбодрил меня монах.

Окружающие рассмеялись, и я посмеялся вместе со всеми. Сплачиваемся, русичи!

— А что же, Гелий, плохо под султаном-то живется? — спросил другой монах.

Этот молодой, явно недавно постриг принявший.

— Прости, батюшка, имени твоего не знаю.

Молодому монаху такая вежливость понравилась, и он с удовольствием представился:

— Софроний, Димитриев сын.

— Так вот, батюшка Софроний, — начал я ответ. — Султан, даром что магометанин, наследие Византийское старается беречь, и храмы Православные тоже. Двор султана роскошен, но роскошь это чужая, награбленная. Христианам под ним живется несладко — нас считают людьми… — а как заменить слово «второсортный»? — … Низшими, — пойдет. — И относятся соответственно, почти как рабам или слугам. За право жить в Оттоманской империи мы платим особый налог «на веру» деньгами и кровью, отдавая своих детей в услужение султану: они становятся воинами или слугами.

— Помоги им Господь, — сочувственно вздохнул Павел, и мы все вместе перекрестились.

— Мой дед говорил, — продолжил я. — «Первый Рим впал в ересь и был разграблен варварами. Второй Рим — наш Царьград — взят и попран магометанами. Но есть далекая северная страна Русь, хранящая веру в чистоте. Там будет Третий Рим, и четвертому не бывать».

Известная каждому русскому человеку в моем времени формула привела монахов в восторг. Есть у моего народа одна черта — он очень любит, когда его хвалит иностранец. Я вижу в этом некоторые коллективно-бессознательные комплексы: живя по сути на окраинах Европы, русским людям очень хочется, чтобы их перестали считать дикими северными варварами.

А «третий Рим»-то и вправду не пал, как не пытались другие «наследники Рима» его уничтожить. Ежели пережил он страшный XX век, значит и дальше, вплоть до выхода человечества в космос и колонизации либо до самой гибели человечества как такового и подавно дотянет.

На самом деле я могу вообще ничего не делать, а Русь с миром вокруг нее будет жить как жила: Иван Грозный будет крепить вертикаль власти и строить коварных бояр, воевать с Ливонией вплоть до страшного слова «оскудение» и еще более страшного «смута». Будет литься кровь, крестьяне будут сажать хлеб, недобитые царем бояре бороться за трон, а потом, спустя пару столетий, случатся три страшные войны — Первая, Гражданская и Вторая. Затем, к исходу СССР, то же самое «оскудение» примет новую форму, а оставшаяся в глуби веков Семибоярщина сменится Семибанкирщиной, но Русь, та самая, унаследовавшая Православную веру от самой Византии, будет жить!

Воистину — четвертому Риму не бывать, и здесь, в этом времени, в окружении свято верующих в Господа и Русь, не испорченных более сытыми, гуманными, но при этом, как ни странно, более бесчеловечными временами людей, я впервые по-настоящему осознал истинную мощь этой формулы: «Москва — третий Рим, а четвертому не бывать!».

Глава 6

Напечь хлеба — дело нехитрое, поэтому кухонный персонал, несмотря на откровенно нарочитые проволочки одних, «испанскую забастовку» — это когда все делается правильно, но очень медленно — других и недовольное бурчание третьих к завтраку успел с запасом в час. Перебдел все-таки батюшка келарь, а монастырские повара, насколько бы им ни были противны перемены, себе не враги, и откровенно саботировать процесс на глазах Богоданного начальства не стали.

Батюшка келарь в Бога верит крепко, а вот в людей, походу, не очень, потому что на оставшийся час мы с ним и Михаилом осели на табуретках в уголочке с видом на готовый хлеб, отправив соответствующих работников подальше — на другой конец кухни, к обеду приготовления вести — а остальных и вовсе выгнав «до времени».

— Обед смотреть надобно, но покуда работает, — осторожно оценил батюшка келарь.

— Сейчас братья привыкнут, и станет намного лучше чем было, — повторил я то, что уже многократно озвучивалось. — А когда вы добро на другие придумки дадите, станет и вовсе благостно.

— Давай чего-нибудь простое, — не утерпел батюшка келарь. — Чтобы уклад привычный не ломать покуда.

Человек все же, не говорящая функция, а любопытство не только не порок, но и неотъемлемая черта человеческого характера.

— Можно этакую печку сложить, у нас она «тандыр» называется, — выкатил я предложение. — Простая штука: нужно в земле яму вырыть особую, глиною огню не поддающеюся снутри обмазать, тряпицей мокрой накрыть и оставить дней на десять, чтоб высохла. Сейчас лето, тепло, поэтому даже хворост для просушки жечь не придется.

— А дальше? — спросил Николай.

— А дальше можно в ней лепешки печь, — пожал я плечами.

— Как-то оно в земле хлеб выпекать… — пошевелил в воздухе руками батюшка. — Чай не черви. Может иначе можно?

— Можно, — не был я против. — Кирпич нужен навроде того, что в горнах железоделательных пользуют, чтоб жар держал хорошо, да раствор под них такой же, от жара не рушащийся.

— Это у нас есть, — похвастался Николай.

— По вашему слову готов помочь каменщикам сложить, — вызвался я.

— Некуда спешить, — одернул келарь. — И что же, хороши ли с этого «тындыра» лепешки?

— Очень, — не стал скрывать я. — Корка получается хрусткая, румяная, низ — потверже. А запах какой! — втянул носом, зажмурившись от удовольствия.

И без лепешек аромат на кухне, если пренебречь гарью очагов да лучин, прекрасный — свежих хлебушек вам не ароматизатор химический, от его запаха на самой душе теплеет!

— Опосля обеда строить начнем, — решил келарь. — Илюшка, подойди, — повысив голос, вызвал к нам монахов. — Ступай к Ярославу, каменщику, путь готовит раствор да кирпичи кузнечные.

— А арматура? — влез я.

— А зачем тебе арматура? — удивился келарь. — С кем воевать собрался?

Не понял.

— Слово неверное подобрал видать, батюшка. Что на Руси арматурою зовется?

— Сбруя воинская — шелом, доспех, наручи да прочее все вместе арматурою зовется, — пояснил Николай.