Гримус - Ахмед Салман Рушди
– Можно войти?
Это Паташин. Григорий Паташин, éminence grise[6] салона ее матери. Крупный мужчина, несший на своих широких плечах, таких квадратных и мощных, что меж ними едва была видна шея, вот уже почти семь десятков прожитых лет. Паташин, с бородавкой на кончике носа и голосом, напоминающим скрежет гравия. Паташин, чья дурная слава с годами не утихла.
– Входите.
– Ирина Натальевна, – сказал он ей, поправляя плохо сидящие брюки. – Вечер совершенно испорчен вашим отсутствием.
– Садитесь, Григорий, – ответила она, намеренно опуская обращение «дядя», как звала его всю жизнь, и похлопывая рукой по одеялу. – Садитесь и расскажите мне, что там происходит. Что Маша, хороша ли она?
– Может ли Маша быть хороша? – проговорил Паташин и подмигнул Ирине.
– Старый медведь, – засмеялась она, – вы просто мастер такта.
– А вы, Ирина, – сказал Паташин, мягко приподнимая ее подбородок кончиками пальцев, – слишком умны и уравновешенны и можете ожидать в жизни большой удачи. Я смотрю в ваши глаза и вижу там ум. Я смотрю на ваше тело и вижу в нем предчувствие. Вам нужно учиться лицемерию, учиться скрывать ум в глазах и приучать к разумным желаниям свое тело.
– Чтобы умереть старой девой, – снова засмеялась Ирина. – Я такая, какая есть.
– Да, это так, – задумчиво протянул Паташин. Его рука не отпускала подбородок; затем он передвинул ее к щеке. Ирина потерлась о ласкающую руку. Рука была холодной.
– Никто ведь не хватится вас, – прошептала она. – Немного времени у вас есть.
Паташин расхохотался.
– Соблазнить вас, Ирина Натальевна, шансов нет, – сказал он затем. – Если вам угодно мужчину, вы сами все сделаете. Если же нет… – Паташин пожал плечами.
– Заприте дверь, – приказала она.
Ей пришлось вытерпеть вид разоблачающегося великого мужчины, а это зрелище достаточно унылое. Паташин избавился от своей гениальности вместе с воротничком и жилетом; бросив одежду на стул, он предстал перед ней с заросшей седыми волосами грудью. В его глазах читалось вожделение. Ирина закрыла глаза, отчаянно желая никогда не состариться.
– Надеюсь, вам не было больно? – спросил он ее, когда все закончилось.
– Нет, – совершенно ровным голосом ответила она. – У верховой езды есть свои преимущества.
– Мне нужно идти, – забеспокоился Паташин, и она стала свидетельницей его обратного превращения в салонного льва. Пока он поправлял волосы и расчесывал бороду, она сказала:
– Быть соблазненной гением. Что за начало!
Григорий Паташин пошел к двери, бросая на ходу:
– Кого из нас соблазнили, хотел бы я знать?
После того вечера с Григорием Паташиным Ирина не только возненавидела старость; он толкнул ее прямиком в объятия прекрасного, глупого и юного Александра Черкасова. Таким образом, в беде, постигшей ее детей, был виноват именно Паташин. Она вышла замуж за его полную противоположность, и это была его ошибка. Кроме того, возможно, что она отчасти перенесла свои чувства к сестре Маше на Эльфриду. Несоответствие здесь было только одно: красота Эльфриды.
И вот еще о Григории Паташине. Он наградил ее страстью ко всему запретному, потому что запретное напоминало ей о том вечере, а значит, о юности…
Взлетающий Орел, конечно же, был запретным плодом…
Тогда она была Эльфридой Эдж. Дочуркой миссис Эдж. Милая Эльфрида, такая славная девочка. Знаете, ее отец бросился с крыши своего дома. Она видела в окно, как он пролетел мимо, и сказала потом, что подумала, это обвалилась дымовая труба. Всегда такая уравновешенная, она легко перенесла смерть отца. Хорошо обеспечена, это уж конечно, просто купается в деньгах, ей достались от родственников животноводческие фермы и всемирно известная коллекция марок. «Моя маленькая черная марка» – так он ее звал, а она всегда была бледная как мел; ужас, но с деньгами можно скоро утешиться, верно? Такая милая девушка, всегда спокойная, маленькая мисс снежинка, выглядит тихоней, такое дурно говорить, только маленькие девочки в девять лет должны плакать чаще. Нет, миссис Эдж больше не живет здесь, уехала куда-то в чужие края, развлекается с местными, и это понятно, внешность-то еще при ней, о веселых вдовах вы здесь ни от кого слова плохого не услышите. Когда Эльфрида выросла, только и делала – настоящее сокровище, – что помогала пожилым, ходила за орущими детками молодых родителей, все книжки читала, да шила, да готовила, а ведь молодые леди в восемнадцать должны развлекаться чаще.
Эльфрида Эдж
Не горевала:
Сама с собой играла
Иль помогал ей Редж.
– Эй, Эльфрида, пойдем пройдемся.
– Нет, спасибо, что-то не хочется.
– Пойдем, я покажу тебе моего петушка.
– Твой петушок меня совершенно не интересует.
– Спорим, ты в жизни ни одного петушка не видела.
– Нет, видела.
– Нет, не видела.
– Нет, видела.
– А вот мать твоя точно насмотрелась. И черные видела, и коричневые, и желтые, небось, и голубые, как у тех арапов, которые себя красят.
– Оставь мою мать в покое.
– Если уж она такая любительница, то ты тоже должна быть не прочь.
– Реджи Смит, у тебя самый грязный язык в школе.
– А у тебя всегда самые чистые переднички.
…большой грязный мужик с болтом в фут длиной да еще и художник жил с богемными типами на берегу моря так что должен был хорошо разбираться в этом деле И с ней в постели все пыхтел так что она сказала А почему бы и нет никогда не знаешь чего лишаешься пока не попробуешь и он сказал ладно куколка и открутил его и у него резьба в дырке где раньше был болт и он вкрутил его ей а у нее тоже резьба и она проснулась разочарованная а все простыни мокры от пота…
Лишь потому,
Что мама это делает,
Не
