ХТОНЬ. История одной общаги - Евгений ЧеширКо
– Андрей Андреевич, не найдется ли у вас случайно…
Договорить я не успел, так как Самохин скривился и снова поднес палец к своим губам, настойчиво рекомендуя мне замолчать. После такого жеста люди обычно пытаются объяснить, шепотом или знаками, почему человеку не стоит издавать звуков, но Самохин просто стоял и молча смотрел на меня с прилипшим к губам пальцем. Я еще раз окинул взглядом комнату, но не заметил ничего и никого, кому я мог бы помешать. Я уже собрался уйти, но музыка вдруг стихла, и Андрей Андреевич оторвал, наконец, палец ото рта.
– Теперь можно.
– А раньше почему нельзя было?
– Музыка, – он сделал неопределенный жест, разведя руки в стороны и покрутив кистями так, будто бы закручивает две лампочки одновременно, – музыку нельзя прерывать, она этого не любит.
– А, понял.
Конечно же, я ничего не понял, но у всех свои причуды, поэтому я решил не заострять на этом внимания. Однако Самохин решил заострить.
– Музыка – величайшее изобретение человечества. Она способна объединять людей и целые народы, а может и посеять между ними вражду. Она умеет вдохновлять, избавлять от уныния или, наоборот, погружать человека в глубочайшую депрессию. Музыка – это волшебство, магия, чары. Люди слишком легкомысленно к ней относятся, тебе так не кажется.
Наверное, это был вопрос, но мне не хотелось вступать в дискуссию с Самохиным, поэтому я лишь неопределенно повел плечами. Он внимательно посмотрел на меня, а затем подошел к кровати и закрыл ноутбук.
– Тебя, кажется, Филиппом зовут?
– Да.
– Наверное, думаешь, что я сумасшедший.
– Да нет… Просто мне нужна была отвер…
– Когда эти идиоты из правления автопарка погнали меня на пенсию, я и сам думал, что свихнусь от безделья. Шутка ли – двенадцать лет на одном автобусе. А общий стаж у меня, даже и представить страшно, сорок три года. Вот и подумай, почти полвека делаешь одну и ту же работу – возишь людей целый день, потом еще за автобусом следишь, чтобы все в порядке с ним было и не встал он где-нибудь на маршруте. И когда ты во всем этом ежедневно крутишься, вертишься, то тебе до жизни обычной нет никакого дела. Твоя жизнь там, за баранкой, а остальное ты и не замечаешь совсем. А когда тебя из твоей жизни вышвыривают, тогда и начинаешь по сторонам смотреть, оглядываться. Я вот в тот день пришел домой, сюда, огляделся и ужаснулся. Увидел вдруг, что живу-то я в клоповнике. Хуже места не придумаешь, но всем нам приходится здесь жить по тем или иным причинам. Человек может привыкнуть ко всему, это правда. Вот и мы привыкли к ободранной общей кухне, к плите, залитой слоем вонючего жира, к грязному туалету и громким соседям. Мы привыкли к тому, что в наших жилищах действительно четыре стены и это не фигура речи. Мы ко всему привыкли и стали считать это нормой. А это не норма, нет. Все это отвратительно, а если человека окружает безобразие, он и сам становится безобразным. И тогда, как в сказке про Красавицу и Чудовище, ему сможет помочь только истинная любовь, волшебство – музыка. Она меня спасла. Музыка не способна унести мое тело из этой грязи, но она может хотя бы на короткое время забрать отсюда мое сознание. Она не дает мне самому превратиться в клопа, который считает вот это все – он обвел помещение рукой, – своим домом. Кино, живопись, книги – все это язык человека, музыка – язык Бога. Поэтому ее нельзя прерывать, как нельзя перебивать того, кто говорит с тобой. Это по меньшей мере невежливо и некрасиво.
– Глубоко, – хмыкнул я, пытаясь вспомнить, сколько раз он произнес слово «кретин» во время нашей последней беседы. – Тогда вопрос. Вы считаете, что совершенно любая музыка – это язык Бога?
– Абсолютно. Просто для каждого человека в меру его развития нужна разная музыка, разный стиль общения. Если вы попытаетесь объяснить пятилетнему ребенку математический смысл интеграла, то он вас вряд ли поймет. Так и Бог будет разговаривать с разными людьми посредством разной музыки. У одних определенная мелодия вызывает неописуемый восторг, другие лишь равнодушно пожимают плечами, но у каждого есть та музыка, которая резонирует с его внутренним «Я». Наверняка и у тебя она есть. Прислушайся к ней внимательно, и ты поймешь, что тебе говорит Бог, что он хочет от тебя, какие советы пытается дать.
– А если таких мелодий много?
– Значит, тебе он хочет сказать больше, чем другим, – ответил Самохин с легким раздражением в голосе и, скрестив руки на груди, повернулся к шкафу, что-то в нем разглядывая.
Я не сразу понял, что эта поза на языке Самохина означала окончание разговора, поэтому еще с полминуты молча простоял на пороге. Наконец, сообразив, что продолжения беседы не будет, я вежливо попрощался и, прикрыв за собой дверь, направился в свою комнату. Развалившись на кровати, я вдумчиво прослушал несколько мелодий из своего плейлиста, но так и не понял, что именно хотел мне сказать Бог. Минут через двадцать на экране появилось уведомление о низком заряде батареи телефона. Потянувшись за зарядным устройством, я вспомнил, что собирался попросить у Самохина отвертку, но после его философского монолога совершенно про это забыл. В этот момент в наушниках заиграла песня Летова «Про дурачка». Я не знаю, кого из нас двоих имел в виду Бог, но если все обстоит именно так, как говорит Андрей Андреевич, и Бог действительно говорит с нами музыкой, то помимо музыкального вкуса у него еще и неплохое чувство юмора.
С того дня у меня не возникало ни желания, ни необходимости заходить к Самохину. Мне он показался немного поехавшим безобидным сумасшедшим, который в полной мере осознает свою «поехавшесть» и старается не демонстрировать ее окружающим, ограничив свое общение с людьми до минимума. Кем показался ему я – мне неизвестно, но изредка встречаясь со мной в коридоре или где-нибудь возле общежития, он слегка щурился, что в его случае означало улыбку, и непременно похлопывал меня по плечу, бормоча свое излюбленное: «Все хорошо».
В прошлый раз я так и не выяснил, есть ли у него крестовая отвертка, но вид его комнаты почему-то отпечатался в моей памяти как место, где есть абсолютно все. Я вышел из своей комнаты, держа в обеих руках обломки моего единственного стула, и, остановившись у двери напротив, прислушался. Мне бы не хотелось еще
