Левиафан - Хелен-Роуз Эндрюс
— Несомненно, выбьем, — пробурчал Мэйнон, наблюдая, как Диллон гонит Мэри по снегу, то и дело подталкивая дубинкой в спину.
Хотя необходимости в этом не было — девушка и так шла достаточно уверенно, что, надо признать, немало удивило меня. Я ожидал, что констеблю придется волоком тащить ее из камеры и применить силу, чтобы заставить подчиниться.
Пока Хаксли говорил свою речь, преподобный Хейл склонился к судье и тихо спросил, так тихо, что мне пришлось напрячь слух:
— Вы говорили с ней о ее брате?
— Да. — Мэйнон уголком глаза покосился в мою сторону. — Она знает, где он сейчас находится.
Теперь понятно, почему Мэри так пристально посмотрела на меня.
— Но она не согласилась принять наше предложение?
— Нет. Но в любом случае, как я уже говорил Хаксли — и мой помощник, который изо всех сил делает вид, что не слушает нас, подтвердит это, — не в моей власти отправить ребенка обратно в бордель, поскольку он находится под покровительством мистера Тредуотера.
В любой другой ситуации, застукай кто-нибудь меня за подслушиванием, я сгорел бы со стыда, но сегодня упрек Мэйнона показался сущим пустяком.
— Прошу прощения, сэр, — бросил я.
— Ничего-ничего. Как поживает малыш Генри?
На языке уже начала складываться какая-то незатейливая ложь, но мысль, неожиданно пришедшая мне в голову, заставила позабыть обо все остальном. Поначалу, когда выяснилось, что судья знает о существовании брата Мэри и о том, что я забрал его у Люси Беннетт, я не обратил внимания на одну вещь: откуда ему известно имя мальчика?
— Неплохо, сэр. Учится работать на конюшне.
События минувшего утра затуманили мой разум. Меня не покидало чувство, будто я бреду по колено в воде.
«Он преградил мне дорогу, и не могу пройти, и на стези мои положил тьму»[46].
Тьма на моем пути стала намного гуще, чем в те времена, когда я был неверующим.
Я задумался. Разве сейчас я перестал быть неверующим? В конце концов, Бог не дал мне никаких особых знаков, никак не проявил Себя: ни голубя, спустившегося с небес, ни раскатов грома, ни грозного сверкания молнии среди туч. Наличие зла — демона, с которым я столкнулся, — едва ли можно рассматривать как доказательство существования добра. Я тряхнул головой: не самый подходящий момент, чтобы предаваться философствованию.
Секунды бежали за секундами, складываясь в минуты, минуты превратились в час, а Мэри все шагала и шагала кругами перед зданием тюрьмы. Констебль по-прежнему подталкивал ее дубинкой, но его движения сделались какими-то рассеянными. Толпа, которая поначалу выкрикивала оскорбления, а кое-кто даже держал наготове комья мерзлой земли, чтобы в любой момент забросать ими ведьму, заскучала. Им не хватало зрелищности публичной порки, или повешения, или хотя бы погружения в воду на позорном стуле. Люди отвлеклись на разговоры, гадая, как долго еще продержится мороз и много ли выпадет снега. Однако Диллон задал довольно высокий темп ходьбы. И вскоре Мэри начала уставать. Шаги ее становились неуверенными, она все чаще замедляла ход, вынуждая констебля подгонять ее грубыми окриками и пинками. И наконец, повернув на очередной круг, Мэри споткнулась и упала. Диллон потянулся за дубинкой, чтобы хорошенько огреть пленницу и заставить подняться, а я, в свою очередь, подался вперед, чтобы помочь ей. Но судья ухватил меня за плечо.
— Стой! — скомандовал он. — Диллон, подними ее. Продолжайте ходить. Прошу тебя, Том, — все еще придерживая меня за рукав, добавил он тихим голосом, который предназначался только для моих ушей, — прошу, доверься мне.
Я повернулся к судье. Что он задумал?
Пытка продолжалась. Диллон, который уже и сам начал замерзать — зубы у констебля отбивали мелкую дробь, а дубинка едва держалась в закоченевших руках, — делался все более раздражительным. Пару раз он даже прикрикнул на Мэри:
— Ну же, девочка! Сознайся в своих преступлениях, и покончим с этим.
Но она молчала.
До заката оставалось не больше часа, хотя солнца и так не было видно из-за плотных снеговых облаков, затянувших небо. А Мэри тем временем все шагала и шагала.
Затем она опять упала. Диллон снова поднял ее. Лицо Мэри превратилось в безвольную маску, уголки губ опустились, казалось, она близка к обмороку. Я вспомнил Генри, лежащего в снегу под изгородью, бледного как смерть, с посиневшими губами. И подумал, что сейчас, когда горделивое выражение на лице Мэри исчезло, их с братом сходство стало гораздо заметнее. Сердце мое разрывалось, стоило несчастной споткнуться. Она спотыкалась все чаще, а круги, которые Мэри делала по площади, становились все уже. Я чувствовал, что не остается ничего другого, кроме как честно рассказать судье обо всем, что на самом деле произошло у нас на ферме. Совесть не позволяла мне и дальше хранить молчание. Но как это сделать, не подвергая опасности жизнь сестры? Я не знал.
Я угрюмо косился в сторону и вдруг заметил, что толпа зрителей поредела. Надвигающиеся сумерки и низкие тучи, обещавшие сильный снегопад, заставили собравшихся поспешить по домам, к своим жарко натопленным очагам. Даже Хаксли и тот буркнул недовольным голосом, что пора бы позвать ожидавшую его повозку. Теперь-то я начал понимать, что задумал судья Мэйнон.
К тому моменту, когда Мэри рухнула в третий раз, ее падение видели всего несколько человек, остававшихся на площади. После короткого совещания с Хейлом судья сделал шаг вперед и объявил, обращаясь к немногочисленным зрителям:
— На сегодня хватит. Приближается ночь. Возвращайтесь по домам. Мы продолжим завтра, если, конечно, девушка не пожелает заговорить сегодня вечером.
Люди с готовностью поспешили исполнить приказ судьи. Вскоре площадь опустела. Мэйнон и Хейл обменялись рукопожатиями, преподобный запахнул поплотнее плащ на своем выпирающем животе и зашагал в сторону церкви. Хаксли и Мэйнон о чем-то разговаривали, а я направился к лежащей на снегу темной фигуре. Диллон наклонился к Мэри, намереваясь поднять свою подопечную, но я остановил его:
— Не беспокойтесь, констебль. Лучше идите в таверну, погрейтесь. Думаю, хорошая кружка эля вам сейчас не помешает. Я сам доставлю ее в камеру.
— Ты добрый парень, — сказал констебль, с чувством пожимая мне руку. Он долго возился со связкой ключей, отцепляя ее от пояса и с трудом шевеля своими толстыми закоченевшими пальцами. — На' вот, держи. Обычно я так не делаю, но сегодня… боюсь, еще немного, и у меня яйца отвалятся.
Я расхохотался и забрал у него ключи. Стянув с себя плащ, я закутал в него Мэри и поднял ее с земли, а затем почти машинально подхватил
