Повести и рассказы - Джо Хилл

Это была рукоять складного ножа, лезвие глубоко вошло в мягкую древесину. Кору вокруг срезали, и кто-то выцарапал на серой поверхности ствола послания. Одно гласило:

12.04.39

Другое:

ТРОЮ И ЕГО БАТЕ — КРАНТЫ, НО ЗДЕСЬ МЫ ЕГО ОСТАНОВИЛИ

ДЖОУИ ШЕЙН РЭЙ КРИС ОСЕНЬ ’53

Ещё одно:

НАХУЙ ЭТО ДЕРЕВО

Последнее, прямо под ножом:

НЕ ТРОЖЬ

Деннис наклонился, прищурился. Ручка ножа была из глянцевого молочного пластика, с картинкой: Христос в белых одеждах, рука на плече бойскаута с розовыми ямочками на щеках. Другие скауты сидели перед ними, внимая благой вести. Витиеватый шрифт гласил: «Бойскауты Церкви Христа, отряд 1953 VINCIT QUI SE VINCIT». Деннис усмехнулся, представив, как церкви раздают десятилетним мальчишкам ножи.

В десять лет он сам мечтал о складнике больше всего на свете. Хотел чтобы было с чем оказаться в шальной ситуации: с ножом можно дать отпор хулиганам, волкам, может, пуме. Защитить девушку в рваной блузке, с синяками на губах и слезами благодарности во взгляде. Забавно, как рано начинаются эти фантазии. Мать сказала «ни за что», она не собирается объяснять разъярённым родителям, почему их ребёнок в реанимации с ножом в глазу. Теперь, двадцать лет спустя, его брак развалился, а карьера, подававшая надежды, рухнула — и всё из-за девушки, которой он так и не обладал, как и тем ножом. Он устал хотеть и не получать — история его жизни — поэтому он взялся за рукоять и дёрнул, пока нож не поддался. Лезвие, вопреки ожиданиям, не было ржавым — чистым и блестящим, будто только из кузницы.

А вот механизм заржавел, и потребовалось усилие, чтобы сложить лезвие. Ничего, что не исправить маслом и проволочной щёткой. Со второго раза нож раскрылся с резким вик!

Ветер рванул ему в спину, сикамор застонал. Деннис нервно взглянул вверх и отступил. Рано или поздно это больное дерево рухнет, сползёт по склону к пруду. Он задался вопросом, сколько оно весит. Тонну? Пять? Возможно ли? Он не знал, не был лесником. Он не знал названия водоёма, не знал, что будет делать, если академическая карьера закончится, не знал, почему не прекратил переписку с Паркер Таунсенд, когда всё зашло слишком далеко. Лучше всего он разбирался в скандалах, что было довольно забавно, если подумать.

Он сложил нож и пошёл дальше. Периодически засовывал руку в карман, водя пальцем по гладкой рукояти. Она казалась талисманом, а удача ему была нужна. Невезения он уже пресытился. Он не мог дождаться, чтобы воспользоваться ножом — не хватало лишь повода.

…

Деннис написал книгу о скандалах — свою единственную — когда был младшим преподавателем социологии в Университете Колорадо (Колорадо-Спрингс) и подрабатывал бариста в «Старбаксе», чтобы сводить концы с концами. Она выросла из его диссертации и рассказывала о маркетинге и продаже скандалов, начиная с процесса Оскара Уайльда. Он назвал её «Мы хотим грязи» — всегда думал, что это крутое название для альбома, хотя и не умел играть на гитаре. Книгу издал Dartmouth College Press тиражом в пару тысяч, затем последовали восторженные рецензии в Publishers Weekly и New York Times, и в итоге HarperCollins купили права на бумажное издание с цитатами Хью Гранта и Андерсона Купера на обложке. Книга не сделала Денниса Лэнга знаменитостью, но принесла немного денег и место в Университете Мэна.

С первого семестра его лекции были переполнены. Рейтинг на Rate My Professors взлетел так высоко, что он стал своего рода академической рок-звездой — по крайней мере, в пределах кампуса. Паркер Таунсенд записалась на один его курс, потом на другой, а на втором курсе попросила быть её научным руководителем. Её работы были умными, остроумными, разговорными — слишком разговорными для пятёрок. Первое её сообщение о сексе было шуткой: «этот текст трахает меня жёстче, чем ты в моих школьных фантазиях». Она удалила его… но не раньше, чем он прочитал. Они месяцами шутили о школьных влюблённостях, «Don’t Stand So Close to Me [186]» и создании собственного скандала, пока она не прислала первое ню.

Правила нужны, и их надо соблюдать. Он сказал, что не станет изменять жене, и был серьёзен. Переписка — не измена, а фантазия, клапан для сброса давления от бесконечных работ, лекций и факультетских дрязг. Он думал, это хорошо для них обоих, пока вдруг не стало плохо. Теперь он разводился, а отец Паркер Таунсенд названивал декану каждые пару дней, называя его растлителем, говоря, что ему не место рядом с детьми.

— Её отцу надо прочитать устав насчёт отношений студентов и преподавателей, — сказал Деннис как-то вечером Габино Пакасио, единственному, кто ещё отвечал на его звонки. — А потом пусть прочитает её грязные сообщения и спросит, кто кого растлил.

— Чувак, — сказал Габино. — В уставе чёрным по белому: если ты её руководитель или преподаватель — у тебя проблемы. И так было всегда. Я не против тебя, просто говорю, как есть. Что ты скажешь, если Паркер заявит, что думала: либо шлёт тебе нюдсы, либо ты её завалишь?

— Она так не скажет, потому что это неправда, — ответил Деннис, но пот выступил на лбу, и он вдруг захотел закончить разговор. — И потому что мы друзья. Друзья не трахают друзей.

— Ну, слава богу, братан, — сказал Габино. — То, что ты её не трахнул, — единственное, что сейчас тебя спасает.

Правда была в том, что он не знал, что скажет Паркер. Она вернулась к родителям, не могла смотреть в глаза другим студентам, не ходила на пары. Он не знал, что она почувствует после месяцев отцовских слов о том, что Деннис манипулировал ею.

Манипулировал? Он уже не был уверен. Казалось, это она вела игру, она была смелее, всегда готова усилить накал. С другой стороны, ему было тридцать, у него была PhD и жена.

— Смотри с другой стороны, — сказал Габино. — Скандалы — твоя тема. Теперь у тебя есть материал для новой книги.

— Да, — ответил Деннис. — Но кто её издаст?

Даже Габино общался с ним только по телефону. Деннис не решался предложить встретиться за пивом. Боялся, что в ответ услышит неловкие отговорки.

Впрочем, он и не хотел пить с Габино. Он хотел пить один, в своём мрачном, дерьмового цвета съёмном доме под соснами, под вечный стук дождя по крыше. Живот болел постоянно, и только выпивка немного ослабляла хватку. Болело, будто в него воткнули нож, будто проткнули шампуром. Он всё ждал, не задели ли что-то