Как жить богом - Михаил Востриков

Сюжет 17. Прогулка с пуделем Тимофеем

СЦЕНА 17/1

Григорий пристраивается к компьютеру, чтобы занести все данные по конвертам и открыткам в базу, но тут Тимофей объявляется из своего логова — сначала кладёт горячую морду на бедро, а потом, оставшись без ответа, тыкает носом под локоть, крепко и настойчиво. Ядозуб смотрит на него сверху вниз и говорит:

— Животное. Обоссался уже⁈

«Еще нет, но скоро», — откликается Тимофей, усиленно вращая обрубком хвоста, попискивая и страстно дыша.

Потом он, задрав тощую задницу, ложится на передние лапы и так мотает головой, что черные уши его разлетаются как лохмотья на ветру и слюни летят во все стороны. Надо и пора выводить. С семи утра человек не ссамши. Не то что некоторые, привилегированные, которые по два раза в час… Смешной пес, ей-богу. Хорошие люди — собаки. В отличие от людей. Собаки — хорошие люди, а вот люди — паршивые собаки.

— Интересно мне знать: почему Вадим называет тебя Ермак Тимофеевич? — приговаривает он вслух, приспосабливая поводок к ошейнику, — Какой же ты Тимофеевич? Ты у нас какой-нибудь Рексович. Уж как минимум Артемонович… Артемонович не возражает — он рвётся гулять и согласен на любой вариант.

СЦЕНА 17/2

Перед выходом он смотрится в зеркало. Поправляет берет. Ласкает горстью восьмидневную щетину. Остаётся вполне доволен собою и осторожно приоткрывает входную дверь. Маловероятно столкнуться здесь с опасностью, но как известно самые неприятные случаи в жизни именно маловероятны. Осторожность еще никому не вредила.

Он выходит в коридор и придерживая рвущегося с поводка Тимофея, принимается тщательно запирать дверь на свою территорию. За этой дверью у него все свое: шесть с половиной квадратных метров и своя кухонька с газовой плитой, и свой санузел со своей страшненькой на вид, но вполне годной к употреблению ванной. Когда-то здесь жила прислуга.

Как же ее звали на самом деле? Анастасия Андреевна ее звали, вот как. А он звал ее Асевна и любил больше всех на свете. Она была большая, мягкая, добрая и около нее всегда замечательно пахло тянучками. Кроме нее он пожалуй никогда не любил.

Пока он возится с замками (замков три плюс специальное стопорное устройство для надежности), из-за поворота бесшумно появляется фигура в белом и останавливается в деликатном отдалении, — странная и даже жутковатая в колеблющемся свете невидимой лампады. А он вдруг слышит монотонное пение на самом пределе слышимости, и не пение даже в привычном смысле этого слова, а как будто в несколько голосов полушепотом читают нараспев что-то ритмичное.

СЦЕНА 17/3

Японцы

— Здравствуйте, — говорит он на всякий случай в адрес белой фигуры и получает в ответ беззвучный поклон со сложенными у груди руками. Узкоглазое темное лицо неподвижно и не выражает ничего, кроме абсолютного нечеловеческого спокойствия. Он ждёт две секунды, но более ничего не происходит. Да и не может происходить: арендную плату они внесли (строго в соответствии) четыре дня назад, а больше предмета для общения у них нет, да и быть не может, и он вежливо говорит: «Саёнара», мгновенно исчерпав свои познания в японском на добрую четверть.

Он всегда вежлив с этими людьми, но на самом деле они не нравятся ему — точно так же как и все прочие люди на этой земле. Однако эти узкоглазые платят деньги, хорошие деньги за те четыре комнаты, где он жил когда-то с родителями и куда теперь вход ему запрещен. Не потому запрещен, что загадочные арендаторы не хотят его там видеть — может быть, они как раз и не имеют ничего против того, чтобы пригласить, познакомиться поближе, обласкать, может быть, даже попытаться приобщить его к этому своему пению шепотом, к странно пахнущим своим лампадам и к белым одеяниям.

А потому запрещен ему туда вход, что он сам себе его запретил, раз и навсегда отрезав себя от того, что было когда-то, и оставив от прошлого только комнатку Асевны с личным своим сортиром и персональным вход-и-выходом, который в прошлом назывался «черный ход».

СЦЕНА 7/4

Чёрная лестница

Он осторожно прислушиваясь и оглядываясь спускается по черной лестнице, которая на самом деле не черная, а грязно-серая, с грязными окнами во двор (которые не моют со времен становления советской власти), с прихотливо изуродованными, скрученными каким-то невероятным силачом железными клепаными перилами (пребывающими в этом первозданном виде еще со времен блокады).

На Тимофея здесь вся надежда: он чутко не любит незнакомых и никакой бомж, никакой посторонний бандюга не имеет шанса уклониться от его неприязненного внимания. Впрочем по черепу на этой лестнице можно получить и от хорошо знакомого человека, например, от Кости-Драника с четвертого этажа.

СЦЕНА 17/5

Час собаки

Оказавшись на бульваре он предоставляет наконец Тимофею свободу постоять с задранной правой задней столько времени, сколько это необходимо для полного удовлетворения. А сам между тем внимательно оглядывает окрестности. Час Собаки уже наступил, но в поле зрения слава Богу ничего по-настоящему опасного не наблюдается.

Есть мраморный дог, вышагивающий словно собственный призрак рядом со своей элегантной хозяйкой, этакой накрашенной сукой в мехах и с неестественно длинными ногами. Есть знакомая старая овчарка с отвислым пузом и провалившейся спиной. И еще какая-то мелочь мелькает между деревьями. Извечно унылая такса длиной в полтора погонных метра. Визгливая, но безопасная болонка с шестого этажа и еще какая-то черненькая, незнакомой породы и вообще незнакомая, с хозяином в виде шкафа, с ножищами, словно у Идолища Поганого.

Главного врага черного терьера Борьки не видно пока и даст Бог не будет сегодня вообще. Он со своим омерзительным новороссом иногда пропадает на несколько дней совсем, а иногда гуляет в другое, не как у всех нормальных собак время.

Задерживаясь у каждого дерева они шестуют до самого конца бульвара ни с кем не подравшись и вообще тихо-мирно-индифферентно. Тимофей идет без поводка: он не из тех, кто уносится вдруг в полном самозабвении — пусть даже за самой привлекательной дамой. Он так боится снова потеряться, что даже не отбегает дальше второго дерева. А если это и случается ненароком, то тут же останавливается и ждет, совершая ритуальные вращения обрубком хвоста.

СЦЕНА 17/6

Смешной пес ей-Богу. Здорово надо полагать натерпелся он от предыдущих своих хозяев, а может быть просто забыть не может ужасов безпривязного своего существования в большом городе, равнодушном как поребрик и