Маршрут: Ноль - Mrs. Mracopisec
С дороги дохнуло прошлым. Из леса — дежурное «у-у-у», как будто кто-то репетирует вой сирены. По шоссе, заглушая тишину, проехали две одинаковые «Волги» и одна — та самая. Белая, из кадра. Мой «девяностый» я положил ладонь на крышу и замер.
— Папа, включи фонарик, — говорит из глубины памяти маленький голос. И я понимаю, что это я. Папой зову себя, который старше. Логика рассыпается, как сахарная пудра.
Я попробовал позвать Ольгу — тишина. Её не было. Никакого скрипа ткани, ни дыхания, ни этого полярного холода, к которому я уже почти привык. Только свободное место и ровный отпечаток — как будто она сидела здесь веками и устала.
— Ну ладно, — сказал я вслух для сохранения человеческой формы. — План такой: не идти к себе, не идти к «Волге», не идти к будке. И вообще никуда не идти. Отличный план. Любой психиатр похвалит.
Я опёрся на капот своей машины и включил на камере просмотр. Чёрный прямоугольник, пять минут пустоты — как дверной глазок в ничто. На 00:04:59 в углу — отблеск, похожий на отражение фары. На 00:05:00 — короткий, как игла, шёпот: «Проснись». И сразу — стоп-кадр. Дальше — ничего. Карта памяти упёрлась, будто наткнулась на стену.
— Пять минут, — повторил я. — Спасибо, Ноль, очень щедро.
Из «Волги» хлопнула дверца. Я подскочил. Мой «девяностый» я сел за руль. На долю секунды в зеркале заднего вида «Волги» вспыхнуло лицо — отцовское, но щёку перечёркивает та самая моя родинка. И я понял, зачем отец повторял свою дурацкую фразу. Он пытался остановить меня. Меня разных. Любого. Того, кто дойдёт.
Дорога дрогнула, как киноплёнка под лампой. Габариты «Волги» мигнули, тень упала не туда, куда должна — поперёк света. Я сделал полшага и замер — ноги стали чужими. В голове зашуршало: «Если увидишь себя во сне — не подходи. Не подходи. Не…»
И тут всё рухнуло — быстро, как слабо привинченный софит. Ветер ударил, сорвал листы с невидимых афиш. Лес вздохнул. Радио в моей «девятке» — я даже не садился — ожило и выдало хриплый эфир:
— …девяносто третий километр… водитель…
Пауза. Щёлк.
— …конец передачи.
Я моргнул — и оказался за рулём. Уже своим. Руки — на «десять и два», как учили. Ночь стала проще: лампы, разметка, невидимая, но привычная рутина. Спидометр полз. На пассажирском — пусто. На заднем — зонт, всё ещё мокрый, но капли теперь стекали вниз, как положено цивилизованной гравитации.
— Оля? — позвал я. Ноль. Ни ответа, ни привета. Только холод на соседнем сиденье — ровный, как отпечаток утюга.
Я прижал машину к обочине. Вынул карту из камеры, дунул (привет, магия девяностых) и снова включил просмотр. Те же пять минут. Те же шорохи, тот же шёпот «Проснись» на последней секунде. И пустота вместо двух часов провала, от которых ломит шею и гудит череп.
— И где ты была? — спросил я у воздуха.
Воздух не ответил. Зато на стекле изнутри, тонким инеем, проступило: «Я рядом». Буквы задержались, медленно растаяли.
— Очень успокаивает, — сказал я. — Особенно то, что «рядом» здесь может значить «через тридцать лет».
Я завёл мотор. На приборке мигнуло 23:09 и зависло. Симпатичный привет, но без чувства юмора. Я поймал себя на том, что улыбаюсь — устало, глупо. Кажется, я догоняю собственный поезд без надежды запрыгнуть.
— Ладно, — выдохнул я. — Новый план: едем. Держим глаза открытыми, рот — закрытым, камеру — выключенной. Если получится.
Красный зонт скатился и мягко упёрся мне в плечо. На его ткань, как на экран, легло отражение дороги — ровной, пустой, будто нарисованной линейкой. Я отстранил зонт обратно, и на внутренней стороне мелькнули буквы — как водяной знак: НЕ ВЫХОДИ.
— Слышал, — сказал я. — Я всё слышал.
И тогда радио, как будто обиделось, щёлкнуло ещё раз, и в салон вошёл шёпот:
— …если увидишь себя — не подходи…
— Папа, — сказал я в темноту. — Я пытаюсь. Честно. Просто у меня плохо с инструкциями.
Дорога тянулась. Ночь, наконец, стала похожа на ночь, а не на монтажную склейку. Я вжал газ. Спина ныла, глаза щипало, но сознание держалось — злое, упрямое, с привкусом бензина и старых плёнок.
И лишь одного я точно не знал: сколько ещё таких «пяти минут» спрячется в моих двух часах.
И сколько раз, проезжая мимо себя, я успею вовремя не подойти.
Я ехал дальше, и дорога казалась вычищенной под копирку: ни одной встречной, ни одного фонаря, только асфальт и линии разметки, будто их рисовали специально для одного-единственного зрителя — меня. С каждой минутой я всё сильнее сомневался, что мотор действительно работает. Он мог быть таким же шумом, как треск радио или мой собственный пульс.
Я глянул в зеркало заднего вида — и сердце ухнуло вниз.
На заднем сиденье снова кто-то сидел.
Красный зонт исчез. На его месте — я. Тот самый, «студенческий». Лёгкая куртка, джинсы, беспечная улыбка. Он жевал жвачку и показывал мне большой палец, будто мы только что отсняли удачный дубль.
— Ты опять? — выдохнул я.
Он подмигнул и приложил палец к губам: «Тсс».
Я моргнул — и сиденье было пустым. Только зонт снова лежал на боку, с блестящими каплями, которые на этот раз складывались в узор. Линии образовали цифры: 93.
Я ударил по тормозам. Колёса взвизгнули. Машина остановилась посреди пустоты, и в этот момент я отчётливо понял: я больше не уверен, двигаюсь ли вообще. Может быть, я стою всё это время, а дорога — это плёнка, которую кто-то прокручивает в проекторе.
Ольга.
Я снова позвал её. Громко. Хрипло.
Тишина.
Я вышел из машины. Воздух был прохладным и липким, как мокрая плёнка. Шоссе уходило в обе стороны, и в каждой — одинаковый мрак. Я прошёл пару шагов, чтобы убедиться, что асфальт под ногами настоящий. Настоящий. Но слишком новый, словно асфальтовый ковер только-только расстелили.
Я обернулся — и застыл.
На водительском месте кто-то сидел.
Я.
Версия «будущего». Лицо постаревшее, серое, глаза пустые. Он держал руки на руле, будто никогда их не убирал. Смотрел прямо вперёд, игнорируя меня.
— Эй! — крикнул я. — Слышишь?
Он не шелохнулся.
Я подошёл ближе. Стёкла запотели изнутри, и мне пришлось ладонью стереть испарину. За стеклом сидел он — я — и в этот момент повернул голову.
