Клыки - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич
— Н-на, сука!
Проводник упал навзничь. Пятно света прыгнуло на потолок.
Стас наклонился над Робертом. Разжал кулаки. Гид был без сознания, на скуле зрела лиловая шишка. Черт, кажется, он перестарался. Или именно на это и рассчитывал? Стас не знал. Слишком много «не знаю» для второго дня в гребаной Праге. У него было лишь одно преимущество — ощущение превосходства, силы перед щупленьким интеллигентным Робертом, и он его использовал. Что теперь?
«Возвращайся по следам…»
Не самая плохая идея, но что делать с проводником?
«Брось его, хватай фонарик и беги».
Стас взял фонарик, посветил на левую руку, пальцы которой покрывало что-то инородное и холодное, и увидел белые лоскутки. Кусочки кожи с горла девушки-гота. Борясь с накатившей тошнотой, он выронил фонарик и стал отирать ладони о брюки.
6
«Тяжелый, сука, какой тяжелый». Бездомный словно состоял из больших, тесно сбитых атомов.
Они поменялись ролями. С одной оговоркой: Стас тащил его в обратную сторону. Поначалу так и было, потому что довольно скоро он заблудился, потерял следы. Господи, тут повсюду были следы.
В проходах попадались засыпанные щебнем шахты. Залы — или лучше называть их камерами? — имели десять шагов в длину и пять в ширину, он проходил их со скоростью раненного в живот бойца. Пятился задом, тянул Роберта. Спотыкался, наталкиваясь на что-то, делал передышки. Хлестал проводника по щекам, но тот не приходил в себя.
Стас остановился.
Ступени — три невысокие ступени, никакой надежды на путь к солнцу — покрывала пыль. По ней протянулись две отчетливые цепочки следов и широкая полоса, будто кого-то втащили в круглый зал. «Двое, тащили двое!» Может, Роберту кто-то помогал?
Стас ощущал чье-то бесплотное присутствие. Казалось, что ему на спину вот-вот прыгнет уродливое зубастое чудище.
— Все, хорош… — Он положил бездомного в центре зала и упер ладони в колени, накачивая в легкие воздух. Нос давно перестал дышать, забился соплями и пылью. — Эй, либо открываешь глаза и идешь своим ходом, либо…
Из низкой арки вылетело черное ребристое тело и прыгнуло Стасу в лицо.
Чисто рефлекторно он выставил между собой и раззявленной пастью левую руку, точно палку, в которой так нуждалось животное. Зубы сомкнулись на предплечье, брызнула слюна.
Стас не закричал.
Фонарик, продетый в пуговичную петлю розового пиджака, болтался вверх-вниз.
Через желейные бока пса были видны ребра, по которым змеились подкожные вены. В костяной клетке бились сердце и легкие, отделенные друг от друга серой пленкой. В шее чернели трахея и пищевод, ветвились нервные стволы и сосуды. Неправильными были и кости собаки — изогнутые прозрачные трубки, наполненные подвижным свинцом. Позвонки выглядели воспаленно-красными, а лопатки — кусками синего льда. Не просвечивалась лишь голова пса, бугристая, лоснящаяся чернотой, покрытая порезами и шрамами.
«Прямо в глаз — и до мозга», — всплыл в голове голос дворового хулигана Пашки. Пашка уверял, что однажды убил пальцем бешеную собачину, которая вцепилась ему в ногу: воткнул палец в глазное яблоко и дальше, в жировую подушку костного мозга, глубже, во влажную мякоть черепа. Иногда, видя бездомных псов, Стас вспоминал об этом совете, но никогда — черт возьми, никогда! — не думал, что ему придется совершить подобное. Попробовать совершить.
Пес висел на руке тяжелым рудиментарным придатком. Стас опустился на колени — когтистые задние лапы животного заскребли по полу — и поднял над головой собаки свободную руку с оттопыренным указательным пальцем. Трудно, почти невозможно было думать о пальце как об оружии, ноже или большом толстом гвозде.
Тварь держала капканом. Верхние и нижние веки обрамляли жесткие ресницы, бесцветные гноящиеся глаза собаки, казалось, молили о понимании — «я вынуждена», — в них прятались страдание и страх.
— Не надо, — тихо сказал Стас, — отпусти.
Он почти не чувствовал руку, будто со слюной пса в мышцы попал анестезирующий раствор. Но как только мощные челюсти, обтянутые полупрозрачной кожей, разжались — в рваные раны хлынула боль. Копошащаяся, глубокая.
Пес отступил назад. Он ждал — ждали его глаза.
— Все нормально, — стискивая зубы, проговорил Стас.
«Нормально? Как же!»
Жуткая псина, помесь ротвейлера и демонического отребья, заскулила, развернулась, словно ловя хвост, которого у нее не было, снова тонко взвыла, вывалила из пасти подвижный язык и бросилась в арочный проем.
Стас остался стоять на коленях. Рассматривал искалеченную руку. Из глаз текли слезы. Мнимая победа обернулась полным бессилием.
Рукав пропитался кровью. Стас стянул розовый пиджак, оставшись в рубашке с коротким рукавом, и осмотрел раны. Кожа у рваных краев имела нехороший густо-багровый цвет.
— Твою мать…
Он подполз на карачках к Роберту и обшарил карманы. Свинтил с почти пустой бутылки пробку, отшвырнул в сторону и полил рану. От боли напрягся, затем задрожал. Крови было немного. Кажется, крупные вены и артерии не повреждены. А связки и сухожилия?
«Что не так с этим псом? Почему я видел его внутренности?»
Руки ходили ходуном. По лицу тек пот, смешивался со слезами.
Нужны антисептик, антибиотик, швы, перевязка… «Сейчас, только дождись подвального лекаря». Стас порывисто рассмеялся. Все по Эдгару По: «И слышен смех — смех без улыбки».
Фонарик светил на арку, из которой появилась и в которой исчезла собака. Глаза почти привыкли к темноте, обличили ее дымчатую изнанку. Стас осмотрел зал.
Под самым потолком через помещение тянулись серые нити. Внутренние сквозняки играли странными лианами — слабо раскачивались. Обои на стенах («обои?») отвалились, сформировав неясные, тревожные очертания; они ворошились и затихали, ворошились и затихали.
Рука онемела, боль отступила от раны, но сгустилась, повисла камнем в голове. Мозг словно плескался в теплой тошнотворной жидкости. Боль сжимала виски, давила на затылок.
А потом Стас услышал шаги.
Из легких с шумом вышел воздух. Сил не осталось. Сейчас из одного из проходов выйдет мертвая толстуха, и он не сможет убить ее в третий раз.
Широкая тень украдкой скользнула по стене. У тени были клыкастый рот и мерцающие глаза. Черное тело хлопало и шелестело, словно платье на ветру.
Скользящая изломанная тень устремилась на Стаса.
Из его горла вырвался придушенный вскрик. По ребрам прополз многолапый ужас, обвился вокруг позвоночника.
Стас увидел того, кто вышел на свет.
Тени ниспадали складками, из них выглядывало сморщенное лицо, напоминающее ком пыли. Глаза, точно гвозди, забили глубоко в череп.
Стас где-то слышал, что
