На золотом крыльце — 2 - Евгений Адгурович Капба
Я тут же вспомнил порошочки Ермоловой и саблю Вяземского. Да и мой дюссак, который аспиденышей рубил — тоже из этой оперы. Все-таки индивидуальный подход решает! В плане экипировки надеяться нужно на себя, а не на то, что дядя в форме о тебе позаботится…
— Такая работа, — откликнулся Голицын. — Всегда пожалуйста. Второй тост, господа! За родителей — мам и пап — и за отцов-командиров, конечно! Ура, ура, ура-а-а!!!
Встали, выпили. В конце концов — действие символическое, крепость сидра — от двух до восьми градусов, в этом «Торкотинском» — кажется, три. Потом Оболенский достал откуда-то гитару, и в ход пошли романсы — «Белой акации гроздья душистые», «Я возвращаю ваш портрет» и «Очи черные». Голицын спел про «Любимый город» — Тиля Бернеса, а Слащев — «Работа у нас такая», которую считали чем-то вроде неофициального гимна опричных полков. На строчке про «снег и ветер, и звезд ночной полет» у меня внутри что-то дернулось и я пообещал себе покопаться в шкафу Руслана Королева на эту тему. Вполне могло оказаться, что и тут наследили попаданцы: как я понял, именно в песенном творчестве их влияние на наш мир было особенно велико.
Общались, смеялись, немножко выпивали, много ели, вспоминали пережитое: раскачку, инцидент, рейд к эпицентру… Потом Слащев расщедрился и решил научить нас всех самому эффективному и самому простому из заклинаний своего не-стихийного арсенала.
— Смотри через эфир — видишь? Вот изнутри, отсюда, гонишь к кончикам пальцев, и потом ладони — р-раз, как в стенку уперлись! И повторяешь: «scutum universale contra omnes impetus genera!» Гляди, гляди как волна идет, от солнечного сплетения… Во-о-от, а теперь швырни в меня тарелку!
— Дз-з-занг! — тарелка отлетела от невидимой преграды, и в месте столкновения что-то заискрило.
Слащев удовлетворенно кивнул, щелкнул пальцами и сказал:
— А теперь давайте по очереди, господа юнкера. Будете тренироваться, а мы станем в вас швырять всем подряд!
В общем, уровень дичи нарастал, но мне нравилось. Щит Слащева был не последним: Марков показал, как на десяток минут зачаровать насекомое на выполнение простого задания («Insect, obedite mihi statim!»), Алексеев — щеголь и чистюля — обучил нас приводить себя в порядок без шампуня, душа и прочей бодяги («Pellem mundam, capillos mundos, ungues mundos et dentes mundos!»!)
В общем — расщедрились господа офицеры, а я спросил, попробовав каждую из техник:
— А почему все-таки латынь? У вас — латынь, в колледже — латынь… Вроде же обычно на квенья заклинания читают?
— Опричник — и на высокоэльдарском? Титов, не гони пургу, — отмахнулись офицеры. — Это только всякие соевые фрики из мегаполисов ассоциируют латынь с Арагоном. У них вообще — что ни слово, то про геноцид, дискриминацию или расизм, хотя сами при виде снага носы морщат… Пошли они на хрен со своими предрассудками. Латынь — язык первой империи людей и частично — Второй, а Государство Российское — Третья Империя, а Четвертой не бывать! Зачем нам авалонская хренотень, если есть свое наследие?
Ну, тут я бы мог с ними поспорить: Арагон, например, считал именно себя Третьей Империей Людей, да и Оттоманская Порта — тоже причисляла себя к наследникам Второй Империи, хотя и стала, по сути, ее разрушителем… Но это — вопросы истории и политики. А что касается насущного, так три действенных магических техники, которыми даже пустоцвет может пользоваться — это прибыток чуть ли не более весомый, чем двадцать… Ладно, уже — восемнадцать тысяч премии! В нашем мире магия куда весомее денег.
Когда все было выпито-съедено, мы выбрались в атриум — воздухом перед сном подышать, и тут меня настиг Аста.
— Пойдем, я скажу тебе кое-что, юный герой, — урук вывалился откуда-то из темноты и уставился на меня своим единственным горящим глазом. — У меня есть откровение для тебя!
— С фига ли я герой? — выпучился на него я. — Аста, ты в порядке вообще?
— О! — сказал он. — Я теперь Провидец, соображаешь? Я реально вижу будущее!
— Это как? — удивился я.
— Смотри, щас на счет три кто-то навернется с крыльца! — он стал загибать пальцы: — Раз! Два! Три!
— Япона мать! — заорал Марков и кубарем полетел со ступенек. — Какой кретин оставил здесь швабру? Шомполами запорю!
Боевой подпоручик отряхивался и матерился, но, похоже, сильно не пострадал. Я смотрел на Асту, как на восьмое чудо света. Урук развел руками:
— Я теперь вижу будущее, прикинь? Я позвонил одному умному орку — Сагдей его зовут, Сагдей Лучник! Так вот, он послушал, чего там со мной произошло: ясень, выбитый глаз, проткнутое туловище, Хтонь… И сказал, что я инициировался как Провидец. И похер, что я черный урук. Теперь я иногда вижу будущее, гарн!
— Ого! И что — мое будущее увидел? — поинтересовался я.
— Ну… Парочку будущих, — орк почесал затылок. — Моргот знает, что у тебя за такая жизня впереди! Но что-то я тебе должен рассказать! Пошли отойдем!
Мы отошли, и я заметил, как провожает нас странным взглядом Голицын. Может — волновался за меня, а может — подозревал Асту в чем-то крамольном. Но поручик ничего не сказал и препятствовать нам не стал, так что мы спрятались в темном углу у Северной башни, и черный урук на минуту прикрыл глаз, как будто вспоминая, а потом выдал:
— Самое важное: старик в гробу не мертвый! Его можно подлечить! Понял?
— Ничего не
