СФСР - Алексей Небоходов
– Самовольно включал телевизор. Перебил жену в присутствии её подруг. Спрятал кредитку от домоуправительницы. Пользовался дезодорантом без согласования. Трижды выразил сомнение в решениях координационного совета по цвету занавесок!
Толпа хохотала, на экране появлялись титры: «Наказан честно. Перевоспитание неизбежно».
Аркадий отвёл глаза. В каждом наказанном он узнавал бывших коллег: когда—то уверенных и высокомерных, теперь стоящих нагими с пустыми глазами и табличками на шее, словно декорации новой морали. Кто—то пытался сохранить достоинство, но оно, казалось, давно перешло на хранение в фонд женского самоопределения.
По краю площади медленно двигался «Добровольный отряд эмоционального баланса». Женщины из него проверяли мужчин на остаточную мужественность.
Под подозрение попадали прямые плечи, уверенный взгляд и слишком громкий вдох.
– Посмотри, – тихо произнёс Аркадий, не отводя глаз от экрана, – недавно они сидели в президиуме, давали интервью, проводили совещания. А теперь… это ведь тот же спектакль, только наоборот?
Полина промолчала. Она наблюдала за экраном, как за цирковым представлением, одновременно смешным и пугающим. Аркадий не продолжил разговор: ему не требовалась оценка – он её уже знал. Страна походила на огромную театральную труппу, увлечённо репетирующую свой абсурд, не замечая, что сцена давно заперта снаружи, а зрителей нет.
На площади объявили следующего кандидата на очищение. Толпа взвизгнула в предвкушении. Красникова на экране подняла брови:
– А сейчас – генерал—майор в отставке! Ему особенно полезно восстановить контакт с реальностью!
Аркадий закрыл глаза ладонью, чувствуя, как сквозь пальцы проникает свет новой эпохи, где унижение стало терапией, а истерика – философией государства.
Актовые залы по всей стране переоборудовали в трибуналы нового типа – торжественные, гротескно украшенные и неприлично многолюдные. На сценах, где раньше дети читали стихи о Родине, теперь проводились «суды справедливости», прозванные в народе просто – «мстилищами».
Аркадий, по нелепой случайности приглашённый на такое мероприятие, сидел в глубине бывшего Дворца культуры машиностроителей. Зал был полон. На сцене стояла трибуна в стиле античного театра, обтянутая малиновым бархатом. За столом заседала судейская коллегия из одних женщин. В центре – внушительная фигура в алом пиджаке с золотыми пуговицами и значком «Голос справедливости». В зале царила трепетная тишина, прерываемая лишь похрустыванием сдобных палочек и всхлипами из первых рядов.
– Рассматривается дело гражданина Залужного, обвиняемого в систематическом применении слов «милая» и «девочка моя» без письменного согласия пострадавшей и заверенной эмоциональной готовности, – объявили из динамиков.
Зал негодующе загудел. Одна женщина поднялась и торжествующе сказала:
– Я терпела четыре года! Когда он говорил: «Ты просто не понимаешь», моя личность стиралась! Где компенсация за утраченную самооценку?
Судьи кивнули, записав что—то в пухлые розовые блокноты. Прокурор – энергичная женщина с глянцевым боб—каре – потребовала направить обвиняемого на обязательный курс «эмпатийной риторики» и запретить использование уменьшительно—ласкательных форм до две тысячи семидесятого года.
Аркадий смотрел на происходящее, стараясь не пропустить момент, когда шутка закончится. Но она не заканчивалась, а лишь усиливалась.
Следующим вызвали гражданина Муромцева, бывшего преподавателя логики. Его обвинили в том, что в 2056 году он пренебрежительно усмехнулся, услышав от студентки термин «интуитивная аргументация». Пострадавшая – теперь депутат Палаты нравственного баланса – рассказывала о многолетней травме и требовала публичных извинений и эссе на тему: «Почему мужская ирония – это насилие».
Суд приговорил обвиняемого к уборке женского санузла в главном университете страны и чтению вслух с выражением книги «Пять языков принятия границ».
Аркадий заметил, как атмосфера зала сгущается, превращаясь в густое варенье, сваренное по злому рецепту. Смех исчез, осталась лишь настороженная тишина и взгляды, полные голода возмездия, долго вызревавшего в сердцах.
Следующее дело касалось гражданина Ярыгина, который в 2042 году пошутил, что «женщина за рулём – беда для тормозов». Потерпевшая, пенсионерка с суровым лицом и черепаховыми очками, заявила, что с тех пор страдает от «инфантильной обиды, спрятанной в затылочной зоне сознания».
Суд назначил наказание: месяц ходить пешком с жёлтым флагом на спине «Я недооценил женское вождение». Кроме того, его обязали ежедневно водить троллейбус под контролем женщин—инструкторов и комментировать каждый поворот словом: «Гениально!».
Аркадий чувствовал, как сиденье под ним будто сужалось. Всё происходящее казалось одновременно диким и методичным, словно детская игра в справедливость стала взрослой: с протоколами, сценарием и фанатичным азартом.
Из зала периодически звучали возгласы сторонниц новой системы, требующих ужесточения мер. Предлагали создать единый реестр «подавителей эмоционального равновесия», запретить мужчинам писать стихи без экспертного заключения и временно приостановить мужскую инициативу в быту до согласования с районным отделом женской безопасности.
– Давайте честно, – выкрикнула женщина в вязаном берете, – если мы не установим твёрдую границу, они снова полезут в словари, законы и мнения! Мы знаем, чем это кончается!
Зал взорвался аплодисментами. Судьи удовлетворённо записали ходатайство. Председательша с золотыми пуговицами одобрительно кивнула:
– Мы живём в эпоху ответов. Наша задача – пересчитать всё, что было сказано, не дослушано и проигнорировано.
Аркадий наблюдал за происходящим так, словно впервые услышал оркестр, исполняющий симфонию из стонов, аплодисментов и общей амнезии. С каждой минутой он осознавал: прошлое не просто вернулось – оно надело пиджак с эполетами вины и станцевало канкан на судейском столе.
Он осторожно встал и направился к выходу. Позади продолжался процесс: обвиняемый извинялся за кухонный комбайн, купленный жене в сорок восьмом году вместо шёлкового платья. Судья делала пометки. Женщины аплодировали.
На улице дул лёгкий ветер. Аркадий остановился на ступенях и оглянулся. Над входом висел баннер: «Справедливость должна быть услышана. Желательно громко».
Телевизионные эфиры напоминали бесконечный сериал, снятый режиссёром, мечтающим о награде за самую драматичную сцену раскаяния. Каждый вечер ровно в девять миллионы экранов заполнялись виноватыми лицами мужчин, выстроенных в строгие шеренги, словно школьники, пойманные на курении.
Мужчины разных возрастов и социальных слоёв с энтузиазмом и заученными репликами клялись в глубоком осознании своей вины и тщательном разборе прошлых ошибок.
– Теперь я понимаю, – говорил бывший председатель городской думы в футболке «Извините, я просто мужчина», – что вся моя жизнь была заблуждением. Отныне я буду молчать и слушать женщин.
Ведущая сочувственно вздыхала и спрашивала, не хочет ли он дополнительно извиниться перед женщинами, с которыми когда—либо пересекался в лифте, метро или на лестничной площадке.
В другой передаче, достигавшей вершины абсурда, бывшие профессора, генералы и депутаты подходили к микрофону и подробно признавали свою вину перед обществом. Один генерал, долго кашляя, заявил, что просит прощения за слишком громкие речи на парадах, которые могли напугать и обидеть женщин, не выносивших
