Гончие забвения - Дмитрий Миконов

Сбоку послышались шаги — тяжелые, уверенные. Это был Герд. Его лицо выражало легкую степень недоумения.

— Толстяк ни с того ни с сего обмяк и протух. Будто воздух из него вышел.

— Значит, они были связаны, — коротко бросил Вир, думая о своем. — Мелкий и здоровяк. Приманка и кнут.

Герд нахмурился, но виду не подал. Оглянулся на кровавый след у кареты, перевел взгляд на школяра.

— Что случилось?

— Жить будет, — бросил Вир, поднимаясь. — А теперь — помолчи. Присмотри за ним.

Вир обошел карету кругом, нашел место, куда уползла тварь. На снегу чернела полоса подтаявшей слизи и длинные, волочащиеся следы. Они вели к чугунной решетке ливневого стока, сорванной с креплений, и уходили в зияющую черноту под площадью. Бесполезно гнаться.

Вир обернулся, проверив, не следует ли за ним Герд. Нет, Старший остался возле школяра, сняв плащ, чтобы укрыть его. Тогда Вир достал из внутреннего кармана маленькое лейтарское зеркальце в серебряной оправе. Всмотрелся в него.

Ничего.

Лишь мутная глубина, по которой медленно прошла волна — будто крупная рыба скользнула подо льдом. Двойника не было. Вир понял: здесь, в сердце иллюзии Нерезиэля, бес Войны не имел власти.

Он медленно покачал головой. Значит, будет по-другому.

Тогда Вир поднял голову к небу, к низким, рваным тучам, к ядовитому свету двух лун, что пробивался сквозь пелену и ложился на город. В его голове медленно созревал новый, отчаянный план.

Лейтарское зеркало со звоном упало на лед из его разжатых пальцев. Вир посмотрел на него с секунду, будто собираясь с духом, а потом решительно наступил каблуком. Хруст был негромким, даже мелодичным. Стекло треснуло, раздавшись на неровные осколки.

Он наклонился, подобрал пару из них. Один, поровнее, ловким движением заправил в манжет сюртука. Второй, побольше, покрутил в пальцах и пошел обратно.

— Держи, — он протянул осколок Герду. — Вынесешь школяра в здание суда. Потом поднимешься на крышу и положишь вот это под прямой лунный свет. Под взор Сильфиды, — его голос стал стальным. — Как можно быстрее. Понял?

Старший молча козырнул, не задав ни единого вопроса.

Вир развернулся и медленно пошел к собору. Он поднимался по ступеням, усыпанным щепками от вырванных ворот, к зияющему пролому. Его пальцы сами нашли в кармане сюртука теплый на ощупь листок.

Он не вытаскивал его, лишь проводил подушечками пальцев по сгибам, ощущая шепот соблазна, исходящего от договора.

Глава 53

Вир шагнул внутрь, и волна звука и вони ударила ему навстречу. Не гимны, а пьяные выкрики, дикий хохот и визгливая, безумная музыка. В плотном воздухе можно было вешать топор, он пропах потом, перегаром и другими человеческими жидкостями, словно в самой отвратительной ночлежке на окраине.

Притвор был забит до отказа. Толпа «благородных праведников» — с пустыми глазами и безмятежными улыбками — толкалась у входа как стадо овец перед стрижкой. Они ждали своей очереди, переминались с ноги на ногу, будто пред вратами чистилища. Ни один не помнил, зачем сюда пришел. Их скорбь, боль, вина — все уже было поглощено бездушной Сильфидой, осталась лишь оболочка — жесткая обмусоленная кожура.

Вир грубо расталкивал их плечом, прокладывая путь. Они поддавались без особого сопротивления, лишь возмущенно, по-рыбьи, раскрывая рты. У входа в неф его попытался остановить какой-то тип в ливрее с обвисшими щеками.

— Только по спискам! — он выставил вперед ладонь.

Вир коротко, с разворота, врезал ему кулаком в солнечное сплетение. Тот согнулся пополам и рухнул на колени, хватая ртом воздух. Перешагнув через него, Вир вошел в главный зал собора.

Неф был превращен в пьяный балаган. Между колоннами, будто в таверне, стояли столы, заваленные объедками, разбитой посудой и опрокинутыми кружками. Люди здесь пили, ели, опорожнялись и спали, в разной последовательности. Горланили песни, швыряли кости под стол. Среди них сновали слуги — монахи в рваных рясах, с лицами, измазанными сажей и ярким шутовским гримом.

Один из них, заметив Вира, остановился, карикатурно поклонился и протянул стакан.

— Извольте, Ваше Величество! — прошептал он с издевкой.

Вир машинально взял его, поднес к носу. Резкий, знакомый до боли аромат врезался в сознание — полынная настойка. Искушение? Насмешка? Или подношение?

Он не стал раздумывать, залпом опрокинул стакан в горло. Огонь прокатился по горлу, растекся по груди каждой клеточкой. Аккуратно отставив пустую емкость на край ближайшего стола, он медленно пошел дальше, шаря взглядом по этому безумному карнавалу.

На возвышении перед алтарем, как на театральных подмостках, перед зрителями разыгрывалась комическая постановка. Там кривлялось тело маркиза Ноктурна. Его дергали за веревки, привязанные к рукам и ногам. Управлял марионеткой человек в мантии и блестящей короне, расположившийся на верхнем балкончике.

Перерезанное горло марионетки хлопало в такт музыке, словно второй немой рот. Он будто что-то выговаривал второму актеру, роль которого исполнял герцог Дрейкфорд. Тощий и полуголый, он сидел на полу согнувшись, под тяжестью цепи, висевшей на шее. Она состояла из толстых чугунных звеньев, венчалась гербом Кальфарии и не давала старику сдвинуться с места. Пользуясь этим, Ноктурн с омертвевшей ухмылкой на лице, отвешивал ему задорные пинки, что приводило зал в неописуемый восторг.

На клиросе, по бокам алтаря, певчие с округленными от ужаса глазами орали похабные песни, которых бы постеснялась даже публика «Оловянного Горшка». Руководил этим адским хором сам оживший епископ Тальграфский. Повешенный за шею на прочной веревке, он покачивался под огромной блестящей люстрой и яростно бренчал по струнам лютни сбитыми до костей пальцами.

Алтарь был расколот. Вместо святых реликвий — пузатые бочки с пивом, выбитыми крышками. Оттуда его черпали половниками, без устали наливая всем желающим. Пена стекала по плитам, ее размазывали башмаками, превращая пол в липкое болото. Под ногами ползали пьяные тела, зеленых мух с хохотом отгоняли кропилом.

И на троне для архиерея — он.

Лысый бугай с раскосыми глазами, отливавшими болотной тиной. Митра съехала набекрень на его бугристом черепе, напоминая шутовской колпак. В одной руке он сжимал кружку, пальцами другой лениво крутил обломок распятия, висевший на шее.

Их взгляды встретились.

Рот Крешника растянулся в неестественно широкой улыбке — такой, что почти коснулся ушей. В тот же миг эта улыбка расползлась по лицам людей вокруг, будто свечи поджигали одну от другой. И вот уже скалился весь собор. Он вскочил с трона, отшвырнул кружку, которая разлетелась со звоном, оборвав музыку — и, боком, припрыжку, как шут на ярмарке, весело поскакал к Виру.

Из толпы, будто по сигналу, выскользнули служанки Нерезиэля. Их было много. Десятки. Они вышвырнули из-за