По ту сторону огня - Ева Вишнева
В этот раз Га меня удивила: швырнула кость мне под ноги, сказала отрывисто, приказным тоном, словно отдала команду собаке:
– Бери!
Мель подняла кость, отряхнула от песка, свободной рукой обняла меня за плечи, прошептала: «Пойдем, пойдем». Она вовремя увела меня на другой конец кухонь: еще секунда, и я бы бросилась на эту мерзавку, вцепилась бы ей в волосы.
– Зачем она тебе, а?
Я пожала плечами, подумав: «Чтобы ты снова не заплакала». Не буду же я, в самом деле, говорить Мель, что мне просто не хотелось в очередной раз ее успокаивать. Га опять довела бы ее до слез: Мель с ее мягким характером принимала провокации за чистую монету, очень расстраивалась из-за жестких слов.
На ощупь кость оказалась липкой. Я решила, что выброшу ее, едва останусь одна. Если спросят – скажу, что задумка не удалась. Однако, когда мы шли к реке мыть посуду, у меня возникла другая идея. Я так воодушевилась, что кучу времени потратила, отмывая кость, отскабливая ее, полируя чуть ли не до блеска.
В часы дневного зноя Мель увела меня в шатер, сунула в руки мешочек с самодельными мазями и сушеными внутренностями. Все это высоко ценилось в песках. Из-за этих сокровищ другие пустынники старались угодить Мель, торговались, молили выдать лишнюю капельку – чтобы смазать случайный ожог или ушиб, облегчить боль.
У Мель были золотые руки: казалось, все, к чему она прикасается, становится лекарством. Я часто ловила себя на мысли, что она похожа на Фернвальда страстью к экспериментам: каждую мазь, каждую вязкую настойку Мель изготавливала из того, что казалось бесполезным, что хотели выбросить, закопать в песок. Несъедобные внутренности, обрывки кожи… Сходство с дядей, даже такое маленькое, мне не нравилось.
Я вежливо отказалась от мешочка, справедливо полагая, что лекарства не стоит отдавать просто так – тем, кто нравится.
– Мы с Диего молодые, сильные. И у нас еще с прошлого раза многое осталось.
Мужчине везло на охоте, а меня, кажется, берегли – не слишком мучили общей работой, позволяли лишний раз передохнуть. «Это потому, что мертвый бог тебя не тронул, – объяснила однажды Мель. – Мы верим: те, кто встретился с ним и не заболел, благословлены».
– Бери-бери. А взамен расскажи мне одну из твоих сказок.
Когда Мель слушала легенды, в ее глазах появлялся особенный блеск.
В тот день я рассказала ей про Этта, который правит землей ровно три месяца. Ждет свою сестру Отону, бережет для нее самые вкусные яблоки, терн, рябину. И не дает созреть раньше осени другим фруктам, ягодам и овощам, чтобы сестра успела ими насладиться.
Умирает, так и не дождавшись, а опоздавшая Отона хоронит его, оплакивает.
Пока я рассказывала, Мель плела мне косу, и руки ее дрожали, а на глазах выступили слезы. Я принялась успокаивать, объяснять: Этт – бог лета, в Алерте, да и в прочих землях, оно теплое, душистое, солнечное. Но вот осень, зима и половина весны кажутся бесконечно долгим пасмурным днем. Постоянные дожди, мокрые снега, туманы – вот и родилась легенда о сестринской тоске.
Мель слушала, едва дыша. Интересовалась, как пахнут яблоки и цветы, как выглядят кроны, как распускаются листья, да и что вообще такое эта таинственная весна, чем она отличается от других времен года. Казалось бы, такие простые вещи… Но у меня отчего-то никак не получалось объяснить понятно, емко; я путалась, злилась. А Мель просила виновато: «Ну же, не сердись, не сердись на меня, пожалуйста. Я ведь тут родилась, а в пустыне везде одно и то же. Другие – кто знает и видел – не любят вспоминать, от них и слова не дождешься. А ты рассказывай, рассказывай дальше. Обещаю, буду молчать».
Я вспомнила свою первую встречу с малюткой Эдит и попыталась рассказать историю о башне призраков в горной долине так, как это сделала девочка – разными голосами. Тонким, надломленным: «Верни мне ее, верни!» Низким и грудным: про то, как Корин успокаивал жену. Мелодичным – от лица красавицы Лады, и своим собственным – повторяя слова рябой Ингрид: «Да, я специально столкнула тебя в колодец. А все потому, что волосы твои густые и блестящие, губы спелые и кожа белая как молоко. А меня мальчишки до сих пор зовут толстой жабой».
Мель вслушивалась в каждое слово, а в конце спросила:
– А не в сказке… В обычной жизни за Стеной ты видела чудовищ?
– Нет. Но порой там встречаются такие люди, что иначе их не назовешь.
– А призраки водятся?
Я собиралась снова ответить «нет», но замерла на полуслове.
– Мы с братом однажды искали их в нежилой части замка. Ветер свистел, проходя сквозь рассохшиеся рамы, выл в старых дымоходах – но мы тогда не знали всего этого. Хотя Рейнар, наверное, знал, но притворялся ради меня, подыгрывал. А я-то действительно верила, что это призраки пытаются поговорить.
– Как бы мне хотелось взглянуть, хоть одним глазком! До того, как ты появилась, я и не думала, что волосы могут быть такими длинными, такими блестящими, а кожа мягкой-мягкой. Как у Лады, правда? Как у Лады?
– Я скорее Ингрид. Вот если бы ты увидела мою сестру, Лилию…
И перед глазами снова встала картина: мертвая девушка на песке, полные боли голубые глаза… Повторить в сотый – нет, тысячный раз – как заклинание: «Диего ее не убивал, это было чудовище». Приказала себе больше не вспоминать.
– Да разве может быть краше?..
Ладони у Мель мозолистые, шершавые. Бесцветные глаза, высушенные солнцем кожа и волосы. А голос звонкий, детский. Иногда становился хриплым – особенно после того, как Мель сгибало пополам в приступе сильнейшего кашля. Откашлявшись, она неизменно просила прощения за беспокойство у тех, кто оказался рядом. Отводила взгляд, словно действительно в чем-то виновата.
Хорошо, что кашель нападал нечасто.
– Что бы ты хотела увидеть больше всего? Я имею в виду, за Стеной.
Мель долго думала, а затем ответила неуверенно:
– Наверное, траву. Все, что растет в пустыне – блеклое, выгоревшее. И я не понимаю, как трава может быть – как ты там говорила? – ярко-зеленой. Что это вообще за цвет, как он выглядит.
– Посмотри в глаза Диего, – засмеялась я. – Вот такой цвет у травы.
Вечером Диего возвращается с охоты, но Мель в глаза ему не смотрит. Она торопливо наматывает тюрбан, спрашивает:
– Ты же расскажешь еще? Завтра, правда? Завтра расскажешь, Сказочница?
– Хорошо. Я расскажу про первый день зимы, про Ларсиса
