Дворецкий для монстров - Анастасия Волгина

— Скорую! — крикнул я.

— Нет! — отрезал Владимир. — Никаких больниц. Они его не спасут. Мы не оставим его здесь. Не бросим его умирать. Берем его с собой.

Мы подхватили Финча под руки. Он был почти невесомым, как пустая, выпитая оболочка. Мы понесли его к машине. Он был почти без сознания, его дыхание было слабым, прерывистым, еле слышным.

— У тебя есть что-нибудь? — спросил я у Владимира, когда мы мчались по улицам, нарушая все правила. — Противоядие? Эликсир? Святая вода? Хоть что-то, что поможет ему выкарабкаться?

«Я должен был догадаться раньше, — думал я, глядя на бледное, безжизненное лицо Финча. — Я видел его. Видел его в кальянной. Он был там, среди оборотней. И я ничего не сделал. Я провалился. Как солдат. Как человек».

— Возможно, — ответил он, не отрывая взгляда от дороги. Его руки крепко, до побелевших костяшек, сжимали руль. — В моей лаборатории есть кое-какие старые рецепты. Но я не уверен, что они сработают. Яд перевертыша — одна из самых гнусных, самых коварных вещей в этом мире. Он не просто убивает. Он разлагает душу.

Мы привезли Финча в особняк. Егор, который уже ждал нас на крыльце, тут же подскочил к нам, его глаза расширились от ужаса, когда он увидел своего наставника.

— Быстро! В лабораторию! — скомандовал он, и его голос сорвался.

Он утащил Финча в подвал, и я услышал, как он выкрикивает команды в телефон, требуя какие-то реагенты, стабилизаторы, антидоты. А мы остались в кабинете. Усталые, злые, опустошенные. Финч пожертвовал собой, чтобы дать нам шанс. И мы не могли его подвести.

Владимир налил нам коньяку. Янтарная жидкость плеснулась в тяжелые хрустальные бокалы. Мы не чокнулись. Просто сидели в оглушающей тишине, нарушаемой только тиканьем старинных часов и треском поленьев в камине. Перед нами на столе, как улика в деле о конце света, лежал вскрытый блокнот Финча.

Мы начали работать. Методично, по-солдатски, я взял на себя разбор полетов. Мы листали его страницы, и с каждой из них на нас смотрел ад. Пожелтевшие газетные вырезки о несчастных случаях, которые полиция списала в архив. Распечатки с полицейских сайтов о пропавших без вести. Фотографии улыбающихся детей, которые уже никогда не вернутся домой. Схемы, карты, пометки на полях, сделанные его торопливым, убористым почерком. Этот коротышка… он не просто сидел в своей квартире. Он пахал. Он рыл землю носом. Он в одиночку вел войну, о которой никто не знал, и почти победил.

— Он знал, — прошептал я, впиваясь глазами в очередную строчку. — Он знал, что это не просто совпадения. Он видел систему.

Мы вспоминали. Вспоминали все, что произошло за эти безумные, кровавые дни. Мы раскладывали события, как пасьянс, пытаясь найти в нем логику. Вспышки синего света в лаборатории Егора. Запах озона и горелой плоти. Черная, густая кровь на полу в телецентре. Руны, вырезанные на телах мертвых девушек в подвале. Все это больше не казалось хаосом. Это были звенья одной цепи. Чудовищной, но цепи.

— Что это может быть за ритуал? — спросил я, отрываясь от блокнота. — Зачем все это? Зачем такая жестокость?

Владимир поднялся, подошел к одному из стеллажей, который, казалось, упирался в сам потолок. Его пальцы скользнули по кожаным, истлевшим от времени корешкам. Он вытащил тяжелый, покрытый вековой пылью фолиант в переплете из черной, потрескавшейся кожи. Он сдул с него пыль, и в воздухе запахло старой бумагой, тленом и чем-то еще, едва уловимым. Запахом страха.

Он открыл книгу с сухим шелестом, который прозвучал в тишине кабинета, как крик.

— Ритуал Призыва, — сказал он, и его голос был глухим, как удар колокола. — Один из самых древних и самых темных. Он не просто открывает дверь между мирами. Он выламывает ее. Он позволяет призвать в наш мир сущность из… другого места. Извне. Сущность, обладающую невероятной, разрушительной силой.

— И для этого ему нужны…

— Жертвы, — закончил Владимир, не отрывая взгляда от пожелтевших страниц, исписанных на мертвой латыни. — И не просто жертвы. Ему нужна кровь. Кровь существ, в которых еще осталась искра чистой, природной магии. И ему нужна энергия. Концентрированная энергия боли, страха, отчаяния, смерти. Он не просто убивает, Геннадий. Он собирает урожай.

Я снова посмотрел на карту Москвы, которую Егор оставил на столе. Она больше не казалась мне просто картой. Это было поле боя. Алтарь.

— Кузьминки, — сказал я, ткнув пальцем в одну из точек, которые мы отметили. — Начало. Лаборатория. Место, где он готовил свой яд.

— Перово, — добавил Владимир, указывая на другую. — Подвал с ритуалом. Первое жертвоприношение. Прошлое, настоящее, будущее.

— Останкино. Телецентр. Убийство свидетеля. Послание нам.

— Суворовский парк. Еще одно убийство. Еще одна метка.

— И «Зенит», — закончил я. — Бойня. Место, где он пролил кровь своих же псов.

Мы смотрели на эти пять точек, разбросанных по карте. Пять кровавых отметин, которые Охотник оставил на теле города. Пять проваленных нами операций. Пять мест, где мы были, где мы сражались, где мы теряли. Пять очагов заражения на карте моего города.

— Что их связывает? — спросил я. — Кроме нас? Я пытался наложить на это логику. Военную логику. Маршруты отхода? Пути снабжения? Сектора обстрела? Бред. Это просто хаотичные точки на карте.

Владимир молчал, его взгляд был прикован к карте. В камине треснуло полено, и в его глазах отразилось пламя. И тут я увидел. Увидел то, что было прямо перед глазами, но мы этого не замечали, ослепленные хаосом и погоней.

Моя рука сама потянулась за карандашом, лежавшим на столе. Пальцы, будто живя своей жизнью, начали действовать. Я провел линию. Первую. От Кузьминок до Перово. Вторая — от Перово до Останкино. Третья. Четвертая. Пятая линия, от «Зенита» до Кузьминок, замкнула фигуру.

Пятиконечная звезда. Пентаграмма. Вычерченная на карте Москвы.

Кровь отхлынула от моего лица. Коньяк в желудке превратился в лед. Шок. Ужас. Осознание. Какие же мы были глупцы! Нас водили за нос, как слепых щенков, заставляя метаться от одной точки к другой, пока он, спокойно и методично, вычерчивал свой дьявольский план. Это было не просто хаотичное насилие. Это был четкий, продуманный, чудовищный ритуал. Огромный, охватывающий весь город.

— Это что-то невероятное, — прошептал я, роняя карандаш.

— Он не просто чертит свой круг, — сказал Владимир, и его голос был полон ярости. — Он превращает Москву в свой личный алтарь. Каждая точка — это гвоздь, который он вбивает в тело города. И когда он закончит… когда он проведет ритуал в центре этой звезды… он откроет врата.