Последний вольный - Виктор Волох

Леся удивленно посмотрела на меня:

— Изольда? Та самая? Которая вела «Магию Красоты» по первому каналу в девяностых? У моей мамы все кассеты с её шейпингом были записаны. Она же… пропала без вести в девяносто восьмом. Говорили, бандиты или пластика неудачная.

— Бандиты там и рядом не стояли, — буркнул я. — А вот пластика… скажем так, радикальная.

Последовала короткая пауза, а затем Леся подпрыгнула, когда голос раздался словно из-под земли — бархатный, глубокий, с интонациями, которые когда-то гипнотизировали миллионы домохозяек с экранов пузатых телевизоров «Рубин».

— Максимка, радость моя! Заходи, не стесняйся. Устрой девушку в будуаре, пока я закончу с заказом.

Земля под ногами дрогнула. Раздался низкий, утробный гул, и мы оба поспешно отступили назад. Склон оврага зашевелился. Корни вяза, казалось, ожили — они начали извиваться, как клубок разбуженных змей, расползаясь в стороны и вверх. Глина и сухая земля осыпались дождем, открывая зияющий черный проход, уходящий прямо в глубь оврага.

Когда грохот стих, корни замерли, сплетясь в форму высокой стрельчатой арки. Внутри клубилась бархатная, пахнущая дорогими духами и сыростью темнота.

Я жестом пригласил Лесю.

— Прошу. Только не пугайся. Она… специфическая женщина.

Леся колебалась всего секунду, прежде чем шагнуть в темноту. Любопытство пересилило страх. Я последовал за ней, пригнув голову, чтобы не задеть свисающие корешки, и с еще одним тяжелым гулом живая дверь сомкнулась за нашими спинами, отрезая нас от солнечного света.

Как я уже говорил, первый шок для новичка — это осознание того, что магия реальна и смертельно опасна. Второй переломный момент наступает, когда они начинают встречать существ из сказок и легенд.

Проблема в том, что в реальности Баба Яга или Кикимора выглядят совсем не так, как на картинках Билибина. И самое сложное здесь, научиться не судить по внешности. Особенно если эта внешность когда-то была на обложках всех журналов страны.

Люди падки на внешнюю красоту, как сороки на блестяшки. Психологи называют это «эффектом ореола»: если кто-то хорош собой, мы подсознательно кредитуем его доверием, умом и добротой. Это естественный баг человеческой прошивки, от которого трудно избавиться. Но как только ты ступаешь на Изнанку, от этой привычки лучше лечиться. Быстро и радикально. Потому что некоторые из самых злобных тварей выглядят как ангелы с рождественских открыток.

Взять хоть того же Индрик-зверя, которого в «Голубиной книге» всем зверям отцом величают. Не начинайте мне про этих «священных коняшек». Почему-то у всех в голове засел слащавый образ, словно с палехской шкатулки или доброго советского мультика: белая грива, влажные глаза, разве что самоцветами не испражняются. Красивые? Спору нет, загляденье. Невинные? Ага, держи карман шире. Это территориальные отморозки, а их рог — костяная пика. Насаживают на него любого, кто на их заветную поляну сунется, с усердием опричника времен Ивана Грозного. После первой же встречи с таким «светлым чудом» быстро понимаешь, почему наши предки лишний раз в заповедные рощи не совались.

Но это правило работает и в обратную сторону. В темных углах мироздания живут существа, которые выглядят как внебрачные дети Вия и Ктулху. Одного взгляда на них достаточно, чтобы поседеть или намочить штаны. Но если у вас хватит духу (или глупости) не убежать с воплями, а поздороваться, вы с удивлением обнаружите, что с ними вполне можно иметь дело. Они не безопасны, в магическом мире вообще нет ничего безопасного, кроме смерти, но часто они честнее и порядочнее большинства людей, которых вы встретите на Тверской.

Я пытался объяснить это Лесе, сбиваясь и подбирая слова, пока мы брели по темному коридору к логову Изольды.

— Она торгует одеждой? — шепотом спросила Леся, опасливо косясь на земляной свод.

— Лучшей в Москве. Хотя большинство магов к ней не ходит. Брезгуют или боятся.

— У неё слишком дорого?

— Дело не в деньгах. Дело в том… как она выглядит.

— Она уродлива?

— Не совсем. Просто… приготовься. То, что ты увидишь, может не совпасть с твоими ожиданиями.

Туннель, по которому мы шли, казался кротовой норой после залитого солнцем леса. Но чем дальше мы углублялись, тем разительнее менялась обстановка. Земляной пол сменился гладким, отполированным до зеркального блеска камнем — темным лабрадоритом с синими искрами в глубине. Вместо сырости пахнуло дорогими благовониями, сандалом и старой кожей.

Туннель сделал последний изгиб и вывел нас в овальную залу, от вида которой у Леси перехватило дыхание.

Это была не пещера. Это была сокровищница, вырезанная внутри холма. Здесь царил не просто достаток — здесь пахло имперской роскошью, той, что была утеряна в семнадцатом году и теперь сохранилась лишь в музеях Кремля.

Стены были затянуты штофом густого винного цвета с золотым шитьем. Под потолком, игнорируя отсутствие электричества, парили хрустальные люстры, сотни подвесок которых ловили свет магических сфер и рассыпали его мириадами радужных бликов. Пол устилали персидские ковры такой толщины, что в них тонули ноги.

Комната была заставлена мебелью, достойной Эрмитажа: кушетки с гнутыми ножками, обитые бархатом, массивные зеркала в тяжелых золоченых рамах, столики из карельской березы. И повсюду — ткани. Шелк, парча, бархат, кашемир. Они лежали рулонами, свисали водопадами с манекенов, переливались всеми оттенками: от глубокого изумрудного до нежно-жемчужного.

Каждый манекен был одет с иголочки. Здесь висели не просто тряпки, а произведения искусства: вечерние платья, строгие костюмы, мантии, расшитые жемчугом. Это выглядело как тайная гардеробная шальной императрицы, спрятанная от революционных матросов. Я бывал у Изольды десятки раз, но каждый раз мне приходилось щуриться от этого великолепия.

В дальнем конце залы, за массивной ширмой из китайского шелка, расшитой драконами и сакурой, слышалось шуршание. Кто-то перебирал ткани тяжелыми, нечеловеческими движениями.

— Максимка, радость моя! — донеслось из-за китайской ширмы.

Если прислушаться, в её бархатном, поставленном голосе, что когда-то учил женщин страны, как правильно накладывать макияж, можно было уловить сухой, хитиновый щелчок. Еле слышный, как треск ломающейся спички, но если знаешь, что слушать, мороз продирает по коже.

— Где тебя черти носили? Скинь тряпки с оттоманки, садись в ногах… Ты не один?

— Это Леся, — крикнул я в ответ. Я бесцеремонно сгреб ворох бесценной парчи и расшитых золотом шалей с ближайшей кушетки, сваливая всё на ковер, чтобы освободить место. Леся даже не заметила моего вандализма, она стояла, раскрыв рот, как провинциал в Алмазном фонде.

— Леся… Имя-то какое, лесное, весеннее. Здравствуй, деточка, ты меня слышишь?

— Эм, здравствуйте, — отозвалась Леся, не отрывая взгляда от вешалок. Она подошла к высокому псише и робко коснулась пальцем бледно-зеленой ленты. Помяла её, пробуя на ощупь, словно не верила своим пальцам.

— Гадаешь, чья