Короли небес - Ричард Нелл

Бирмун начал громко петь, вспоминая все песни золотарей, песни рабочих, песни из детства. На вторую ночь, когда он уже охрип, в трюм спустились трое кипящих от ярости мужчин и избили его. Он сопротивлялся, но безуспешно, и когда они его молотили, смеялся, плюясь кровью, и кричал:

– Убейте меня, трусы! Неужели вы и этого не можете?

Судя по всему, не могли.

Двое матросов схватили его и снова связали. Один из них, красный от гнева, схватил его меч и поднял над головой с криком:

– Он отправится туда, где и тебе самое место – в проклятое богами море!

Матрос затопал вверх по лестнице, и Бирмун с удивлением обнаружил, что ему не всё равно. Этот меч – единственное, что осталось у него в мире, единственное, что придавало его жизни хоть какой-то смысл.

– Пошёл ты, – закричал он от двери, – безматерний пёсий сын! Это подарок богов! Жалкое ничтожество! Да кем ты себя возомнил?

Но тот не ответил и оставил Бирмуна. Он тихо лежал в трюме, и в этот раз даже память была на удивление милосердна.

После этого им приказали его кормить. Бирмун лишь тупо смотрел в стену, потеряв счёт дням. Он не помнил ни солнца, ни луны, но удушливая жара в трюме стала невыносимой. Он слышал крики птиц и ощущал запах рыбы, а потом услышал, как кричат мужчины и гонят остальных с корабля. Когда он наконец очнулся и выглянул в щель в корпусе, то увидел, что мир наполнен ярко-голубым свечением.

– Приведите его.

Мужчины взяли его под руки и потащили по лестнице, и впервые Бирмун заметил, как от него воняет. Его длинные волосы и борода засалились. Порванные штаны были перемазаны его же дерьмом. Они стащили его с корабля и бросили на горячий песок, такой бледный и яркий, что ему пришлось закрыть глаза. Он пытался рассмотреть мир, но ничего не понимал. Солнце было слишком жарким, деревья слишком высокими и безлистными, если не считать плотного навеса на самом верху.

Новый мир.

Он добрался до Обетования Тэгрина – второй раз за десять лет. Из огромного города чуть в отдалении шли люди пепла, приветствуя матросов, ударяя тех по ладоням и обнимая, как давно потерянных братьев. Низкорослые чужеземцы заворожённо наблюдали за происходящим – на взгляд Бирмуна, они мало чем отличались от островитян, разве что были чуть темнее и с более круглыми лицами. Он в оцепенении наблюдал за счастливым воссоединением, затем стал смотреть на волны. А потом услышал голос шамана.

Его голос напомнил Бирмуну о прошлом и о том, чего он лишился, и из тела вырвался мучительный всхлип.

– Они забрали мой меч, – услышал он собственный голос. – Они забрали мой меч.

Над ним нависла огромная фигура, и сквозь слёзы Бирмун увидел золотые глаза шамана. Они обратились на молчаливых матросов, и Бирмун едва не рассмеялся в этой опасной сгустившейся тишине. Но вместо этого рухнул на рыхлый песок.

Когда он нашёл в себе силы подняться, то обнаружил, что Букаяг присел рядом и начал осматриваться. Шаман выглядел всё так же. Кожа головы и лица была покрыта красными пятнами. Взгляд – такой же пристальный и яркий, подобный свету, озарявшему жизнь Бирмуна, словно тот мог видеть все его секреты, мысли и бесчестье.

Бирмун увидел себя этими глазами и почувствовал отвращение.

– Мечи делают люди, – сказал Букаяг. Вздохнув, он положил руку Бирмуну на плечо, а затем легонько толкнул. Бирмун снова упал на песок. – Некоторые дышат, но на самом деле давно мертвы. Ты из таких?

«Да, – подумал Бирмун, но ничего не сказал. В груди забился гневный крик. – Как смеешь ты, – хотелось ему сказать, – великий человек, возможно, одаренный любовью Далы, как смеешь ты так жестоко насмехаться надо мной?»

Ему по крайней мере удалось приподняться на руках и заглянуть Букаягу в глаза. Но в них он не увидел и следа жестокости, которую ожидал. Вздохнув, Бирмун опустил взгляд на песок, не в силах сдержать слёз.

– Ты уже познал утрату, – мягко сказал Букаяг. – Когда-то ты был изгоем в канаве, и руки твои были перепачканы отходами. И всё же ты держался. Где этот герой теперь?

– Его больше нет. – Голос Бирмуна дрожал от отчаяния. – Давно нет, шаман.

– Неправда. – Букаяг отвёл взгляд. – Мы с тобой не так уж различаемся.

Бирмун не мог этого принять и страдальчески фыркнул. Шаман посмотрел на море и улыбнулся.

– Лишь тому, кто был сломлен, знакома трагическая пустота победы. Успех – это дешёвая мазь, размазанная по гноящейся ране. Его никогда не бывает достаточно. – Шаман отступил и выпрямил спину. – Но ответ есть. Встань, человек Горы. Подумай о тех, кто когда-то был в канаве вместе с тобой. Ты был им нужен тогда, ты им нужен до сих пор. Расчисти им путь в рай и обрети искупление. Но для начала тебе необходимо подняться.

Разум Бирмуна повиновался без его участия – в нём мелькали лица его братьев: страдания и трагедия жизни золотарей и остывающие угольки их надежд. Лишь немногие теперь были настоящими «ночными людьми». За то время, что прошло с появления мечты о рае, многие бросили пить, работали днём и даже обзавелись матронами и детьми. Но многие потерпели неудачу.

– Это несправедливо, – захлёбывался слезами Бирмун. – Я был ребёнком. И всё закончилось, не успев начаться.

– Жизнь правда несправедлива, сын Имлера, и куда больше, чем ты думаешь. Мы всего лишь насекомые, прячущиеся от взгляда огненного бога. Принц или золотарь, твоя короткая жизнь рано или поздно окончится, и все твои мечты и надежды останутся всего лишь мимолётными радостями весны.

Мир затрясся, а возможно, затряслись руки Бирмуна.

– Я совершал ужасные вещи, – рыдал он, – я буду гореть в Горе, шаман. Я не могу этого изменить.

Букаяг немедленно кивнул.

– Человек должен страдать. Хворост твоей души сгорит, а ты останешься. Таков урок бога Горы. А теперь вставай.

С губ Бирмуна сорвался стон, когда он попытался подняться. Это было чересчур. Он пал слишком низко. Уродливое лицо шамана заполонило его мир, золотые глаза смотрели на него с зарождающимся презрением.

– Ты не слаб. Ты эгоистичен и горделив. Это просто меч, золотарь. Он никогда не имел особого значения. А теперь вставай, жалкий трус.

Зарычав, Бирмун схватил шамана за руки, и с его губ сорвалась слюна. Он хотел ударить его, а возможно и себя. Ноги, казалось, были прикованы к берегу, а тело раздулось от воды. Закричав, он,