Ночная охота - Александра Кристо
Река не обжигала меня.
Не причиняла боли.
Она пенилась и бурлила вокруг меня, обугливая скалы и расплавляя все, что попадалось ей на пути.
Но не меня.
Река не могла утопить меня, потому что я отказывалась быть поглощенной.
Если эта река предназначена для достойных, то я ее пересеку.
Я продиралась к берегу.
Одежда на мне будто обгорела. Штанины брюк хрустели, а на рубашке остались дыры. Кожа местами испачкалась и почернела, но, когда я в панике стала ее тереть, то с облегчением обнаружила, что дело в пепле. И хотя мое тело покраснело, волдырей видно не было.
«Отличная попытка, – подумала я, мысленно обращаясь к Верховным Богам. – Но так просто вы от меня не избавитесь».
Я обернулась, чтобы помахать друзьям на том берегу и сообщить, что я в безопасности. Но их уже не было видно за плотным слоем дыма, который вздымался над рекой, стремясь пробиться обратно на небо. Лодка с пассажирами погрязла в тумане.
Я оглядела берег Реки Огня, на котором очутилась.
Родители никогда не описывали мне вход в Оксению, а я всегда представляла большое количество железных дверей, возвышавшихся до самых небес. В них в моем воображении обитала магия и всевозможные волшебные существа.
Вместо всего этого передо мной предстало окно.
Закругленное сверху и широкое, внутри оно было покрыто чем-то вроде тусклой белой пленки, заслонявшей все, что находилось за ее пределами.
«Ты достойна, – напомнила я самой себе. – Ты родом отсюда. Ты та, кто положит конец этим жалким Богам».
Я шагнула в окно.
Вместо того чтобы очнуться посреди зачарованного леса, я споткнулась и попала в маленькую каменную комнату. Потолок был низким и серым, а единственный свет проникал сквозь небольшое окно, через которое я и вошла. Оно вдруг закрылось само собой – огромные железные прутья преграждали выход наружу всем, для кого предназначалась эта комната.
Я подумала, что это, должно быть, ловушка Верховных Богов. Что Тентос и даже Харон сговорились, чтобы заманить меня сюда, солгав мне о том, куда по-настоящему вела Река Огня.
Я дотронулась до булавки Сайласа.
Он найдет меня повсюду, даже если я оказалась в тюрьме.
А потом я кое-что увидела в центре комнаты, на низкой каменной подставке – голубой шар, вращавшийся перед моими глазами. Осмотревшись, я поняла, что таких здесь десятки. Они занимали все углубления в каменных стенах. С моим приближением шары начинали светиться.
Лепесток отца затрепетал у моей груди.
Я словно была барабаном. Удары были сильнее, чем в ту ночь, когда я поцеловала Сайласа, или чем тогда, в библиотеке, где я нашла вход в сортировочную зону. На этот раз мне в сердце будто били молотком, да так яростно, что становилось больно.
Я вытащила лепесток из кармана и положила его в центр ладони. Чем ближе я подходила к подставке с шаром, тем сильнее лепесток дрожал.
Я наклонилась, заглядывая внутрь странного предмета, и увидела, как белые вихри забились в стекло, отделявшее их от внешнего мира. Они завыли при моем приближении.
Я отскочила назад.
Души.
Внутри шара томились души, заключенные под толстым слоем стекла.
Кто они?
Что они сделали, чтобы заслужить такую судьбу?
В голове всплыли слова Бога Смерти о восстании, поднятом моими родителями. Тогда всех, кто осмелился поставить под сомнение власть Богов, бросили в заточение.
– А вот и тюрьма, – выдохнула я.
Место, из которого не убежать, потому что узники перестали быть материальными. Верховные Боги замуровали здесь их сущности.
Лепесток подпрыгнул в моей руке. Шар как будто притягивал его. Однажды отец сказал мне, что лепесток был ключом от других миров и с ним мы никогда не останемся в ловушке нашего собственного.
Так вот что он имел в виду? Может, все это время он пытался мне об этом сказать?
Я поднесла лепесток к шару, чувствуя его подрагивания.
Мой отец умер не напрасно. Он кое-что мне оставил – памятный трофей, ключ. Способ освободить существ, пойманных в ловушку Верховными Богами. Отец всегда хотел, чтобы мы вместе пришли сюда и исправили несправедливость.
– Здесь, – сказала я, прислонив лепесток к шару.
Души кинулись к нему, прислонившись к стеклу с той стороны.
– Возьмите, – сказала я. – Будьте свободны.
Но они лишь продолжили стучаться.
Я выругалась.
Должен же быть способ пробудить силы лепестка. Раз уж отец оставил его мне, то он точно предусмотрел механизм, который активирует магию. Я попыталась вспомнить, что говорили родители и какие еще дары могли передать.
Лепесток – единственное, что осталось от отца. Он был уверен, что я сохраню этот артефакт, когда вложил его между страницами книги, которую читал мне на ночь. Ничего другого не было и быть не могло.
Я вдруг замерла, осознавая, что это было не совсем так.
Мама ведь тоже кое-что мне оставила, так? Песню, которую она напевала каждое утро, не замолкая до тех пор, пока я не мурлыкала эту мелодию вместе с ней. Так я точно никогда не забыла бы ее.
Я промычала всего пару нот, и души завертелись, оживляясь под действием музыки. По стеклу пошла трещина. Я разомкнула губы, вспоминая колыбельную, так хорошо заученную вместе с мамой. Мелодия проникла вглубь каждой частички моего сердца, тела и души.
Но прежде чем я позволила музыке вырваться наружу, в груди что-то защемило. В меня будто вошла чья-то рука и больно сжала все, что было внутри. Мелодия затихла, захлебнувшись в потрясениях.
Я рухнула на колени, и передо мной вспыхнули три видения.
Одна из них была яркой, как звезда, и ослепляла своим сиянием. Другой походил на размытый силуэт человека в шляпе, сползавшей на лицо. Третья выглядела смуглой, с широченной улыбкой и разными глазами, один из которых излучал свет, а второй – тьму.
– Атия из Нефасов.
Хором сказали Верховные Боги:
– Мы надеялись, что ты решишь сегодня не умирать.
37
Сайлас
Эйон.
Это слово будто влетело в меня на большой скорости. Имя Бога и стража Реки Вечности, от которой теперь осталась лишь бесплодная земля.
Не может быть.
– Эйон мертв, – возразил я, отказываясь в это верить. – А до того как стать Вестником, я был человеком.
– Ты был Богом! – рявкнул Тентос. – Но тебя разжаловали. Не дали умереть, но оставили жизнь, скорее похожую на смерть. Вот каким было наказание за то, что ты совершил.
– А что я совершил?
– Дело в тех, кому ты сочувствовал, брат. – Тентос выплевывал
