Река Великая - Максим Николаевич Николаев

Неволя старит людей. По паспорту Щеглов был ровесником бывшего священника, но на вид — почти старик, вдобавок с беззубым ртом: тюремного стоматолога-садиста он боялся до обморока.

— И много имущества в этой Барановке нашли?

— Радиоприемник старинный деревянный с глобусом, — начал перечислять он. — Утюг, работает или нет — не проверяли. Полотенца кухонные. Миски — правда, дырявые — и кастрюля одна без дырок, только что дно горелое. Еще сифон, газировку делать, и баллоны для него.

Александр усмехнулся:

— От пуза бы со своим Санькой газировки напились. Жаль, не успели.

— Ему год и семь, а мне — год и девять за эту срань старушечью!

— Ты, небось, думал, что бабки, когда уезжали, для вас что дельное оставили? Зазря получил срок, да еще нагрешил.

— Да разве грех это? Они в домах, когда уезжали, оставили только то, что им самим не нужно.

— Если бы старушки этот хлам своими руками за ворота выставили, то не был бы грех, но ты в чужое жилище проник без спросу. Представь, если бы какой умник в материну избу влез, и всё вверх дном перевернул, что бы ты сказал ему?

Валерка постыдился ответить, но посуровел лицом.

— Разве не грех делать другим то, что не хотел бы, чтобы тебе сделали?

— Грех, батюшка, — охотно согласился Валерка и осенил грудь крестом.

Обращение «батюшка» снова резануло слух, но Александр не стал поправлять собеседника, Господь с ним.

— А не подумали вы перед своей грабительской вылазкой, что деревеньку эту не зря эвакуировалѝ Повезло, что на полицию нарвались, а не на ящеров.

— Да какие там ящеры?! — отмахнулся Валерка. — Как река встала, вон, все рыбаки на лед вышли. После «Нептуна» в Пскове мужика и еще каких-то пацанов малолетних пожрали, да в Писковичах деда, и всё. Это тогда же и было, считай.

— Слышал я, что даже на льду их видали, — сказал Александр.

— Видать-то видали, только на людей они не нападают. Квелые стали. Мне в СИЗО мужик из Глотов рассказывал: с корешем сеть с утра в прорубь поставили, вечером тащить пришли и еще не успели достать, чуют: шмон, будто падаль какая. Вытянули: смотрят, сом, что ли, дохлый. И тут на их глазах, на, сом на ноги встал. На берег повыше они забрались по снегу. Но убегать не стали. Глядят. А ящер из сети выбрался, и в прорубь обратно полез.

— Не тронул их?

— Не тронул.

Александр с директором базы думали, что получат по паре лет условного, а дали четыре строгого — ему, Александру, а директору — три с половиной. Из епархии ни один черт за бывшего настоятеля Ольгинской церкви не вступился, а Мелетий, архимандрит, с которым они вместе «Верочку» учредили, еще против него на суде показания дал. Верны остались верующие волонтеры да несколько подопечных. Десятичадная Анна Семечкина запустила в интернете петицию на имя губернатора в защиту директора «Верочки», а самому узнику посылала картонные образки и писала на зону письма поддержки: неграмотные, но зато от чистого сердца.

Ни петиция, которая собрала шесть тысяч подписей, ни нанятый адвокат на суде не помогли: дело было уж больно резонансное. Жена, мальчишки — все втроем плакали, да и Александр — вместе с ними: что уж греха таить, да мужество изображать, коего нет. Директор «Гаммы» сидел в Сосновом бору под Себежем, а отца Александра отправили в Серёдку, Божьей милостью, где всё было знакомо, и даже лица за три года не особенно поменялись.

Что полных четыре года не отсидит он, это ясно было, но и три, и два года семье надо жить на что-то. У Натальи, библиотекаря, зарплата такая худая, что себя не прокормишь, не то что двоих детей. Она написала в письме, что в своей Ленинке уборщицей вдобавок к основной должности устроилась на вечер. Сам Александр на зоне пошел в столярную мастерскую и собирался заработанные деньги передавать семье. С трудом, но спорилось у него Христово ремесло, даже удовольствие от него научился получать.

Молодой отец Максим, который занял место Александра в тюремном приходе, говорил с ним и звал в храм, но бывший священник не был там ни разу с тех пор, как попал сюда в качестве заключённого, встреч с Господом не искал и думал только о своем семействе. С Натальей договорились, что в январе она приедет на первое из четырех разрешенных за год свиданий, в следующий раз — весной. А на сыновей и на возлюбленного тучного Агафона теперь только на фотографиях ему дозволялось глядеть. Дай Бог, чтобы узнали его после освобождения — хотя бы дети.

И сам узник, и особенно его жена загодя беспокоились о том, как наладит он отношения с новыми товарищами. За время службы в колонии Александр был наслышан о том, что тюремный люд неукоснительно блюдет ветхозаветную заповедь «око за око — зуб за зуб», и если ударят тебя по левой щеке, то не правую надо подставлять, а бить недруга со всей мощи, а иначе до конца срока тебе почета не будет. Но оказалось, что поднимать руку на него здесь никто и не думал. Старые воры посмеивались, но приняли его благодушно и даже по своему обычаю угостили чифирем — черным и горьким, как здешнее житье-бытье. Еще заранее у них был сход, и сошлись на том, что, по известной поговорке, поп по грехам прихожан грешит, а на зоне у Александра был приход известно какой.

Валерку Щеглова привели в камеру нынче утром. Как маятник всю свою жизнь он болтался между волею и неволей. Не отпетый злодей и не праведник, видит Бог, а просто болван набитый. Когда Александр покидал тюремный приход, Валерка отбывал срок за ящик водки, который вместе со своим товарищем Санькой похитил из сельповского магазина. Вдобавок ко всему водка оказалась паленой, и вместе с ними двоими посадили еще и завмага. В следующие три года Валерка успел освободиться, стащить у соседа бензопилу, продать ее, отсидеть год и один месяц, выйти на волю, и теперь вернуться на прежнее место.

Украл, выпил, в тюрьму — все преступления у него были по одному лекалу, хотя с теперешним везением выпить Валерке можно было только что с горя и на свои. Зону он не любил и знал по опыту, что чистосердечное признание облегчит его участь. Следствие вместе с судом заняло меньше месяца. Новая судимость у него была десятая, юбилейная, а ходка — седьмая по счету.

На матрасе справа от маленького