Река Великая - Максим Николаевич Николаев

— Скорее всего, так и есть. Почерк убийства — его. Соседка, кстати, издали видела незнакомого мальчика с рюкзаком.

— Думаешь, Пальцу рассчитаться было нечем?

— Или побоялся, что Коля на него стуканет. Они с ним сидели вместе в Серёдке. Я уверен, не только Пальцу показалось подозрительным, что тот из десяти лет только три отсидел. Вдобавок ведь, Коля — он еще до контузии с конкретной такой простиной был. Может, ляпнул что-то по дурости, и Палец запаниковал.

— Он не сотрудничал?

— Не сотрудничал, — ответил Копьев. — Ему скостили из-за бабки-инвалида, да еще Ефремов тогда в колонии в церкви служил и ходатайствовал за него. Судье приводил в пример Нобеля: тот, мол, как и Коля, на динамите поднялся, а потом учредил Премию мира.

— А откуда ты взял, что идол у Пальца в келье? — спросил Айрат.

— Брат Сергий из монастыря рассказал, что брат Нектарий, Палец то есть, с недавних пор стал свою келью закрывать на ключ, когда на службы уходит, а до этого не запирал никогда. Сергий — старичок, живет за стеной от Пальца, — пояснил Артем. — Я вечером после следаков и фэбэсов заехал в монастырь, с ним познакомился, свой номер оставил. Сергий обещал приглядеть за ним. За что он сидел, старик знает. Симпатии не испытывает. Говорит: «Душа у него черная, как головешка, а юродство — небогоугодное».

— А богоугодное — это как?

— Сходи сам спроси.

— И ты нашему Сверчкову не сказал про этого Сергия?

— Никому не сказал, — ответил Артем Копьев. — Идола как бы нет: у язычников он не пропадал, Гринспон его не покупал, Леха Палец с отцом Александром в монастыре его не прятали.

— А если не «как бы»?

— Не проверим — не узнаем.

— У них несколько месяцев ушло на то, чтобы выйти на Гринспона. Мы его спугнули. Нового покупателя будем долго искать.

— А зачем целиком продавать? — Пустая рюмка на стойке перед Артемом отливала синевой во внутреннем освещении бара. Он поискал глазами бармена, не нашел его и снова обернулся к Расулову. — В переводе на живой вес там десятки, или сотни лямов, хрен знает. Золото — мягкий металл, порежем легко. В ювелирной печи можно выплавить слитки. У моих тестя с тещей на даче никто из соседей не зимует. Электричество есть. Лишь бы фаза выдержала.

— Получается, что только из монастыря его надо как-то достать.

— Доставать не надо — перехватим по дороге. На следующей неделе их эвакуируют. Тот же Сергий рассказал, что на днях за трапезой Палец расспрашивал у настоятеля про переезд: когда поедут, куда поедут, какие машины, и прочее.

— И куда поедут?

— Печерский монастырь для мирожцев выделил несколько комнат у себя в паломническом центре. С участковым и УФСИН Палец свое перемещение в Печоры уже согласовал.

— Думаешь, он собирается с монастырским водителем договориться?

— Может быть. Или грузовик угонит, — предположил Артем. — Мы с тобой дадим ему спокойно вывезти идола из Пскова и за городом проведем изъятие. Едем на своих машинах. Два незасвеченных ствола у меня в общаге лежат.

— А с Пальцем что будем делать?

— По обстоятельствам. Отпускать его точно нельзя.

Айрат нехотя кивнул:

— Ты не думаешь, что, пока мы ведем его по городу, он узнает тебя или меня?

— Десять лет прошло. Вряд ли.

С непривычки Артем опьянел от трех рюмок, и, когда мотнул головой, помещение бара, освещенное приглушенным синим светом, качнулось у него перед глазами. Чтобы не упасть, он сжал ногами ножки высокого барного стула. Товарищ с опаской ухватил его за плечо.

* * *

Не в младенчестве, а уже в разумном возрасте приобщился будущий Нектарий христианской вере. В один весенний солнечный день старенький батюшка, который хаживал к ним в детдом, собрал всех некрещеных отроков из отряда и повел в маленькую церковь на Запсковье, где сам был настоятелем. По свидетельству о рождении был он Алексеем Сергеевичем Пальцевым, и во крещении наречен был рабом Божьим Алексием. Святой отец стал ему отцом крестным, в чем многие годы спустя он увидел особый знак.

Это было уже в 90-е годы, а на свет появился он на закате безбожной советской эпохи, в которую храмы рушили, и людям в них ходить запрещали. «Пальцева» была девичья фамилия матери, а «Сергей» — имя неизвестно чье, мать сама выдумала ему отчество в роддоме.

Воспитательница в детском доме говорила и Леше, и другим мальчишкам, что родительницу его изнасиловал ее же собственный обезумевший в старости дед, с которым та делила комнату в общежитии. После роддома мать не подходила к младенцу. Сейчас это назвали бы послеродовой депрессией, а тогда никак не называли. Он, голодный, кричал, пока соседки не обратились в милицию. Дважды ее уговаривать не пришлось, в детский дом она сдала дитя с легким сердцем. Когда дед помер, вышла замуж, переехала из общаги в квартиру, родила нового сына, и о первенце не вспоминала. Семейство у них было крепкое и счастливое.

Быть может, что среди этих слов не было ни одного истинного, и воспитательница лгала, чтоб маленького Лешу ранить больней и перед товарищами оговорить. Старая дева, коварная и ликом мерзкая, всегда искала повод, чтоб обидеть его. Коли не было, за что наказать, то сама выдумывала ему преступления. Волосы редки на голове у него стали оттого, что мучительница всё детство за них оттаскала его. Еще лупила тем, что под руку попадет: то веником, то шваброй, то злосмрадной тряпкой половой.

Не больше милосердия он встречал и от детдомовской братии. Это нынче Нектарий знает, что красть грешно, но невинному ребенку было не понять, отчего нельзя взять у другого то, чего у тебя самого нет. У одного тиснул крышечки от пивных банок, у второго — коллекцию вкладышей от жвачки, у третьего — образок в золотом окладе, который от покойной матери тому достался в наследство. Ясно, что это мелкое воровство только поводом было, а истязали Лешу они из мести за собственные сиротство с обездоленностью. Выбрали, как водится, самого малого и беззащитного. Уже тогда он был меньше всех среди однокашников, и с каждым годом еще отставал в росте.

Особенно он боялся «темных». Первым воспоминанием в жизни будущего инока Нектария была душная и кислая от запаха постельного белья темнота, которая как будто положила начало его существованию. Было тогда ему годов пять или шесть, а когда исполнилось десять, то он на уроке рисования заточил красный цветной карандаш из набора «Десна», дождался ночи и воткнул его в глаз спящему