Сказания о мононоке - Анастасия Гор
«О таком я точно должна буду спросить! Пусть Странник хоть тысячу мон запросит, но не отвертится!»
Ещё никогда Кёко не собирала вокруг себя столько зрителей – мёртвых и живых, человеческих и не очень, подыгрывающих ей на музыкальных инструментах (а жабы знали в биве толк!) и просто покачивающихся в такт. Кёко моргала так часто, как могла, надеясь, что они вот-вот опять исчезнут, и решила закончить выступление побыстрее.
Она вытянула носок и прочертила вокруг себя круг, присела, а затем неожиданно заметила, что один из самураев оттолкнулся от двери и направился вперёд…
И резким движением вскинул над молодым господином короткий меч, трясущийся в покрытой жилами руке.
И, так и не донеся его до темечка даймё, вместе с оружием упал плашмя.
– Ваше благородие! Ваше благородие! Вы целы?! Ваше благородие!
Кёко не поняла, что произошло, да и вряд ли понял кто-то другой. Призраки, ещё мгновение назад хлопавшие в ладоши, растаяли, точно их здесь никогда и не было. Только пузатые фигурки, в которые они попрятались, покачнулись. Несколько покатились по импровизированной сцене, сбитые самураями, которые ринулись к сидящему на полу даймё со всех сторон. Женщина в шёлковых платках зашлась леденящим душу воплем: оказывается, несостоявшийся убийца завалился прямо на неё, исторгая из-под рогатого шлема поток зловонной чёрной рвоты, как давно запёкшаяся кровь. Скрюченные пальцы всё ещё стискивали эфес короткого меча, и всего несколько сунов разделяли его лезвие с даймё, который медленно, почти лениво повернулся. Ни испуга на лице, ни ярости, но изумление и даже недовольство, когда, расталкивая их всех, мимо Кёко и самураев промчался Странник с деревянным коробом наперевес.
– Отойдите! Отойдите! Я могу помочь!
Он упал рядом с самураем на колени, с поразительной лёгкостью перевернул его, всего в доспехах, на спину и нырнул рукой в свой короб, крышка с которого уже съехала вбок. Даймё отодвинулся в сторону, наблюдая, как Странник возится с хлопковыми мешочками и склянками, выбирая нужное, пока вдруг не убирает всё назад.
– Не успел.
Самурай, распластанный перед ними, уже не двигался и не дышал.
Нана возникла рядом с Кёко, опустившей рукава и шест. На обеих – маски, обе как две капли воды похожие, пока Кёко не решила снять свою. Под вновь обратившимся к ней взором молодого господина она со вздохом поражения вытащила украшения из волос…
Глаза у даймё оказались голубовато-зелёными и тёмными, как полынь и ночь. В такую же ночь Кёко и Странника уже спустя несколько минут выволокли за шкирку самураи, связав им руки обрывками верёвки из храмового колодца, прежде чем втолкнули обоих в паланкин. У Странника отобрали короб, у Кёко – возможность переодеться, а у Наны, оставшейся позади и упавшей перед разгневанным даймё на колени с криком «Сжальтесь, господин!», – шанс объясниться и всё исправить.
– Что ж, зато нас подвезут, пешком тащиться не придётся, – сказал Странник с неуместной улыбкой, когда под страшный лязг доспехов и ржание лошадей их с Кёко паланкин взяли и понесли куда-то. – А танец и вправду был хорош.
VIII
– Итак, – произнёс даймё, и голос его эхом прокатился по залу. – Поведай же нам, что ты видишь здесь.
Хорошо, что спросили не Кёко. Она до сих пор не видела ничего, кроме пляшущих перед глазами разноцветных пятен и мушек, играющих с нею в салки. Хотя она уже пять минут как стояла на одном месте на твёрдом полу, её до сих пор покачивало взад-вперёд, настолько ухабистой выдалась дорога от храма. То скатывалась куда-то в низину, чуть ли не в подземный мир, то поднималась и шла почти вертикально. Из-за этого Кёко несколько раз порывалась пробить лбом потолок паланкина, а в какой-то момент и вовсе упала на Странника. После этого и до самого окончания поездки они так и ехали в обнимку: Странник держал её одной рукой за плечи, а другой – чуть повыше талии, там, где заканчивался пояс оби. И не было в том ничего пошлого, интимного или даже смущающего. Если Кёко что-то и чувствовала, то исключительно безопасность, насколько вообще её можно испытывать, когда тебя везут невесть куда и невесть для чего.
Странник, очевидно, всю дорогу размышлял о том же. Не изменяя себе или попросту боясь, что их услышат, он молчал, и волосы Кёко над правым ухом колыхались от его тёплого дыхания. Нефритовые глаза время от времени вспыхивали в темноте паланкина, как две свечи, и Кёко замечала, что он сжимает её руками крепче каждый раз, когда паланкин поворачивает и наклоняется. Действительно держит, чтоб опять не упала, потому что несли их кое-как, проявляя бережности не больше, чем к двум мешкам с рисом. От постоянной качки, безызвестности и духоты – им даже оконной щели не оставили! – Кёко в конце концов заснула, повесив голову. Сложно было сказать, как долго они ехали, но к пробуждению Кёко тьма вокруг словно посерела, а воздух посвежел и запа́х росой, как если бы их везли всю ночь и снаружи уже зачиналось утро.
Когда паланкин внезапно остановился, а звенящая внутри тишина раскололась под натиском голосов снаружи, Странник сжал её заледеневшую ладонь и произнёс:
– Не бойся. Ничего не говори, пока не останемся одни, и со всем, что услышишь, соглашайся. Не ты им нужна, а я, поэтому если что, то никого, кроме меня, и не убьют.
Пока Странник этого не сказал, Кёко и не допускала мысли, что кого-то из них вообще станут убивать. Ну и что, что она притворилась мико, которой не является и которая, очевидно, связана с даймё узами несколько крепче, чем узы между господином и его слугой? Ну и что, что у них на глазах состоялось покушение на него и Странник, которого там
